Андрей Ефремов - Неумолимая жизнь Барабанова

– Не буду, – сказал я, а Кнопф опять скорчил рожу и махнул рукой – дескать, что с тебя взять… – Но постой, видать, у твоих липовых славян разведка была – класс? Отчего же тогда бездарная путаница? Вот они увозят Машу Куус вместо Бусыгиной, а потом не могут нас найти у Ваттонена…

Кнопф взял плюшку с блюда, откусил, глотнул.

– Была там разведка, Александр, была. Все у них было. Но я тебе скажу по старой дружбе: был у этого Швайфеля один признак. Особенность у него была. Такая особенность, что и ты бы его нашел. Верь слову! Это изобретение записано на двоих. Угадай, Шурка, кто второй? Анюта Бусыгина – вот! И очень грамотно Заструга его из России убрал. Купил ему в счет будущего заведение в Праге, квартирку… Живи!

– И что? Все это Швайфель завещал тебе? Не смеши, Кнопф.

– Благодарность его была безмерна, – сказал Володька совершенно серьезно.

– Ну ладно. Но неужели ты со своими благодетелями городил этот огород, чтобы стрясти с Заструги выкуп?

– Нет! – с неожиданной страстью выдохнул Кнопф, и чай у меня в чашке покрылся рябью. – Нет, Шурка, не такие они дураки. Я же понимаю, как ни сиди, как ни прячься – найдут. Думаешь, я не говорил? «Так и так, господа, в прятки я давно не играл, квалификация утрачена, поищите-ка вы профессионалов». Ни в какую! И знаешь, что загадочно? Их совершенно не интересовало, куда я с Бусыгиной денусь. «Исчезни на полгода» – вот какое задание дали мне они.

– Чудеса! – сказал я.

– Чудеса, – согласился Кнопф. – Но скажу тебе больше: братья-славяне предупредили, что мне не поздоровится, если они узнают, где притаились мы с Анютой. Мосье Леже – главный брат – сказал, что лучше бы нам с Бусыгиной превратиться на полгода в морские камешки где-нибудь на берегу Ледовитого океана.

– Зато потом! Пивная в Праге, процент с изобретения… Кнопф! До меня только что дошло: ты получишь процент в нефтяных делах Заструги.

– Скажу тебе откровенно, Шурка, этого-то я и боюсь. Верь слову! Однако деваться некуда. А ты, если ты такой умный, скажи мне, почему я им больше не нужен?

– Слушай, – сказал я. Нечто у меня в голове созрело, и сидящий передо мной Кнопф был как раз в том градусе доверчивости, когда легче верится именно в катастрофические известия. Я принялся втолковывать ему, как похож местный Швайфель (Наум) и Швайфель из Праги: Там пивная, тут – почти то же, там наследница – Аня, здешний Наум тоже при Заструге. Ты скажешь, Швайфель из Праги изобретатель, а я не удивлюсь, если и здешний изобрел какой-нибудь порох непромокаемый.

– Какой к черту порох! – разозлился Кнопф. – Не до шуток мне.

– Ну не порох! Ладно. Не в этом дело. Просто того, пражского Швайфеля, Заструга подсунул твоим покровителям. Подсунул, как блесну щуке. Похоже на рыбу, а не рыба! До них это дошло, и пожалуйста – Машенька на свободе, ты не у дел. Я думаю, их и в Петербурге нет.

Володька пошел пятнами и сказал, что он прекрасно понимает, в чем дело. Теперь я разеваю пасть на его наследство в Праге. Так не будет же этого! Я подумал, что с нас станется и здесь подраться, не стал длить паузу и сказал, что совершенно с ним согласен, и что будь этих Швайфелей хоть десяток, должен Кнопф стоять за свое наследство нерушимо.

– Я знаю способ, – сказал я и с облегчением увидел, как бледнеют пятна у Кнопфа на щеках. – Ты вернешься к Ваттонену.

«Ларик! Он смерти моей хочет!» – завопил Кнопф, но я-то видел, что он будет слушать.

– Ты убедишь Ваттонена, что гастроли с детьми по Европе – золотое дно. Ты убедишь его, Володька! Голову даю на отсечение, он сам об этом думает.

– Языки, – проговорил Кнопф озабоченно, – тут, понимаешь, не Рязань, не Оренбург…

– Эх, Володька, детей ты не знаешь, вот что. Эти дети не нам чета. Нина перепрет все на английский. Только скажи ей, чтобы не мудрила. Попроще, Кнопф, попроще. Мордой доиграешь, понял?

– Барабан, – сказал Кнопф задумчиво, а тебе не приходит в голову, что дети у нас того… ненормальные? А если дети у нас нормальные, то уж мы с тобой непременно спим и видим один и тот же сон. Почему они не бунтуют? Почему не требуют, чтобы их вернули родителям?

– Не родителям, не родителям, пойми ты, а Ксаверию. Хотя разница, кажется, невелика. А мы с тобой устроили им приключение. Да еще какое! В нас изредка стреляют, мы перешли границу, на чухонской ферме устроили театр. Жизнь-то какая! А наше с тобой присутствие – думаешь, оно ничего не стоит? Мы из школы, мы от Кафтанова, а значит, во всем есть какой-то порядок. Ordnung, Кнопф, ordnung!

– Да, – сказал Кнопф, – я замечал, что дети любят меня. Но чтобы так… Ты молодец, Барабан. Но куда ты денешь родителей? Того же Лисовского куда денешь и Застругу? А Кафтанов? О-о-о, ты не знаешь Кафтанова, Шурка!

– Знаю. И ты, Володька, знаешь. Вот они отдали своих детей Кафтанову под надзор. Они их сами от себя спрятали. Ну, положим, всякие педагогические штучки придумали, да не в этом же дело. И вдруг у самых что ни на есть магнатов детей крадут. Скандал! Непозволительный скандал. Однако смотри, крадут не врозь, значит причины подозревать друг друга у них нет. Не мучают, не убивают, ничего не требуют. Устраивают такие развлечения, до которых у самого Кафтанова нос не дорос. (Про стрельбу да про то, что старика убили, они Володька, не знают. Ей Богу, не знают!) Затем сообрази такую штучку: тебя в злодейских планах если и подозревали, то теперь можешь не беспокоиться. Я с тобой справился, я тебя одолел и даже привез тебя на обмен, и ты не трепыхался. Сам понимаешь, какие выводы.

– Тьфу ты! – сказал Кнопф.

– Погоди плеваться. Вспомни лучше, что ты про меня говорил Ксаверию, когда меня еще в школе не было.

Володька покраснел.

– Ну то-то. Говорил ведь, что я не от мира сего и всякое другое говорил. И что же? Да то, ненаглядный Кнопф, что под нашим с тобой патронажем для самых главных детей настала такая безопасность, какая Ксаверию и не снилась. Ты согласись, что ситуация очень интересная.

– Ты, зараза, писатель, – сказал Кнопф с ожесточением. – Тебе лишь бы интересно, а люди хоть и околей.

– Но к Ваттонену ты вернешься. Ты вернешься к Ваттонену с детьми, потому что здесь, в Питере (внимание!) на нас снова напали, потому что мы еле отбились, и ты свалил в Чухляндию, а я остался раненый и без сил. Мы с тобой никому не доверяем, понял? Мы с тобой убили одного из нападавших.

– Ты убил, – быстро сказал Кнопф.

– Ты. И это твой первый шаг к наследству.

Он на удивление быстро понял интригу.

– Во-первых, ты не ранен, во-вторых, с одной пьесой ничего не получится.

– К утру будет все.

Я вызвонил Захарку Фиалковского. Захарка на мое счастье был дома и разбирал кровавый репортерский улов. Он выслушал меня и сказал, что свежий подходящий трупчик имеется.

– Огурчик, – сказал циничный Захарка. – Форменный бык. Три пули. А помер не от того. Добили чудо-богатыря, дорезали. Вот буддийский храм, а вот он лежит. Будда питерский.