Николай Райвич - Избранное

Поэтому, когда видишь северное сияние, ни в коем случае не смейся, не свисти и не потирай ногтями, вот так…

Аурелио О'Парра ел чилес-рэйенос и верещал.

Вы спросите, кто такой Аурелио О'Парра?

— Художественный образ, герой этого произведения.

Вы спросите, почему трапеза его названа поздней?

— Потому что время было заполночь.

Вы спросите, почему он верещал?

— От восторга: Аурелио О'Парра очень любил чилес-рэйенос.

— Ни одна собака тебя не укусит, если ты её не боишься, — говорил Хоря. — Но даже самая безобидная собака опасна, если чувствует в тебе страх. А любая собака сразу его чувствует, от собаки это не скроешь. Тогда она может внезапно броситься на тебя и вцепиться в горло своими острыми зубами, а если ты закроешь горло, то в живот или в сердце.

Поэтому, проходя мимо собаки, ничего никогда не бойся.

Однажды Хоря спросил Лялю, не хочет ли она засунуть голову в батарею, чтобы посмотреть, влезет она туда или нет. Ляля отказалась. Тогда Хоря решил позвать в гости своего друга Гришу. Но Гриши не было дома. Хоря вздохнул и сел делать уроки.

— Восемьдесят тысяч… — сказал папа с безумными глазами.

— Бедный! — причитала мама. — Он копил эти деньги всю жизнь!

— Восемьдесят тысяч… — сказал папа.

— Он отказывал себе во всём. Он мечтал купить себе…

— Восемьдесят тысяч… — сказал папа с каменным лицом.

— Ну что ты заладил?! Может быть, даже больше. Может, девяносто тысяч.

— Девяносто тысяч… — сказал папа, и рот его остался открытым.

— Ведь кроме нас у него никого не было. О! Как он был одинок! Он всю жизнь трудился и откладывал деньги. И вот, не успел выйти на пенсию, как…

— Девяносто тысяч… — сказал папа уже твёрже.

На пороге комнаты появился заспанный Хоря.

— Вы мешаете мне спать, — сказал он.

— Хоречка, ласточка, — сказала мама. — Мы получили письмо… Умер дедушка Йозеф…

— Кто это?

— Это твой двоюродный дедушка, он был очень хороший и…

— Девяносто тысяч… — сказал папа.

— Да замолчишь ты или нет?!

— Папа, ты купишь мне трактор, такой же, как у Гриши?

— Хоречка, солнышко, — сказала мама. — Иди спать, пожалуйста, ты же видишь, у нас…

— Девяносто тысяч, — сказал папа.

— О, боже!

— Папа, ты купишь мне трактор, такой же, как…

— Трактор? — папа встал, налил себе стакан воды и выпил его большими глотками. — Трактор? — он неспеша промокнул салфеткой губы. Потом щёлкнул зубами, расправил плечи, потрепал Хорю по затылку и сказал гордо:

— Я куплю тебе три трактора!

— Не так — то это просто — убить человека, — сказал дедушка, укладывая Хорю спать.

— Это точно, — вздохнул папа.

— Одному человеку отрезали ноги… — продолжал дедушка.

— Прекрати сейчас же! — воскликнула мама. — На ночь рассказывать ребёнку всякие глупости!

— Расскажи, дедушка! — попросил Хоря.

— Одному человеку отрезали ноги…

— По-моему, ноги — потом, — перебил папа.

— Нет-нет, сначала ноги…

— Ты что-то путаешь, — сказал папа.

— Сами вы всё путаете! Вообще не буду рассказывать! — рассердился дедушка. — Спи, Хоря. — И он ушёл на кухню.

— Дедушка!

— Чего тебе? Чего не спишь?

— Я вот думаю. Другие люди — они что, все такие же как я?

— Не такие, не волнуйся, спи.

— А какие?

— Какие-какие! Другие.

— Какие — другие?

— Ой, ну их вроде как взяли и посадили в такие, что ли, коробочки… Как этих, ну, мы видели же с тобой…

— Хомячков?

— Во-во, хомячков, точно. Хомячков. Понял теперь?

— Ага.

— Ну и всё, спи!

Возле моего дома есть небольшой сад. Там растут рябины, лиственницы, яблони, сосны, ели, дикая черешня, маслины, кедры и один старый тополь.

Этому тополю более четырёхсот лет, он толще и выше всех других деревьев. На его ветвях весною поют соловьи, иволги, перепела, стрижи, ласточки, зяблики, совы и токующие глухари, а тополиный пух покрывает весь сад, словно снег.

Дятлы стучат по его твёрдой коре. В образовавшихся дуплах поселяются грачи и белки.

Потом прилетают кукушки и выгоняют грачей или подкладывают им свои яйца. Грачи думают, что это их яйца и высиживают их. А белки не знают, что им делать с яйцами. Они скачут по ветвям с удивлёнными криками.

Осенью листья желтеют и падают на землю. Птицы улетают на юг. В опустевшие гнёзда залезают медведи и устраиваются там на зимнюю спячку. В ясный погожий зимний день можно насчитать до пятидесяти медведей.

Иногда один из них просыпается и начинает петь. Тогда и другие просыпаются и подхватывают его песню. Так они часто поют долгими зимними ночами, и кажется, будто это поёт само дерево.

В ненастную погоду, когда на дворе метель, и неистовый ветер раскачивает деревья, можно услышать приглушённые удары, будто какой-то великан в мягких валенках бродит по саду: это медведи падают на землю.

За садом находится луг. Каждое лето я кошу там траву для скотины. Я встаю до зари и иду через тёмный сад. По обеим сторонам тропинки слышатся возня и хрюканье — это кабаны. Часто они перебегают тропинку прямо передо мной.

Я их не боюсь: свиньи и есть свиньи.

А днём их не увидишь, днём они ищут жёлуди. Только приглядевшись, различишь иной раз торчащий из-под земли хвостик.

К осени весь сад изрыт кабаньими подземными ходами.

Но поиски их напрасны: в саду нет желудей.

К двум часам ночи у меня устали глаза, и я уже не мог читать. Тогда я выключил свет и негромко включил радио. Шёл дождь. Огромная автостоянка лоснилась в лучах прожекторов. Перед моей будкой медленно прошёл дикобраз.

Я проследил глазами, как он пересёк освещённую площадку и скрылся среди машин. Я вглядьвался ещё какое-то время в темноту, пока не увидел, как он возвращается. Я вышел из будки. Дикобраз, всё так же не спеша, прошёл мимо меня. «Странно, — подумал я. — Дикобразы не водятся на этой широте, их нет даже в зоопарке.»

Я вернулся в будку. Дождь усиливался. Вскоре мимо будки опять прошёл дикобраз. Я хотел выйти, чтобы погладить его, но тут увидел, что следом за ним идут ещё два дикобраза. Они были меньше размером и смешно переваливались при ходьбе. От удивления я остался сидеть на месте и тогда увидел ещё двух дикобразов, вполне взрослых. Я вышел на улицу, но дождь был таким сильным, что мне пришлось вернуться. Следом за этими двумя пробежала целая стайка молодых дикобразов, а за ними прошёл ещё один, причём очень крупный.

Я не знал, что думать. Я ничего не понимал. Мне было жаль дикобразов, что они мокнут под дождём, но что Я мог сделать?.. Я ничего не мог сделать.