Идо Нетаньягу - Итамар К.

Внутри можно было ощутить особую магнетическую атмосферу этого места. Женский смех время от времени прорывался сквозь общий гул, хорошенькие официантки — ими служили студентки, подрабатывающие здесь в летние каникулы, — ловко двигались между тесно поставленными столиками, фотографии старого Тель-Авива и его известных деятелей висели на стенах, дополняя причудливую мозаику лиц и одежд — здесь ведущий телевидения, там писатель… Неужели они могут сидеть вот так и разговаривать как обыкновенные люди? Наверно, жизнь научила их абстрагироваться от постоянно устремленных на них взглядов.

Итамар, совсем уже отчаявшийся было найти свободное место, вдруг, к своему удивлению, увидел за одним из столиков Мишу Каганова и рядом с ним пустой стул. Не иначе как перст судьбы! В преддверии заседания комиссии Итамар сам не стал бы искать встречи с Кагановым, но коль скоро тот оказался рядом, почему бы не воспользоваться случаем? Если Каганов, конечно, не против.

Знаменитый режиссер оказался на удивление дружелюбным. Несмотря на то что встречались они лишь однажды — в офисе Фонда Лимлиха, созданного для поощрения молодых деятелей искусства — там Итамар безуспешно пытал судьбу в первую неделю после возвращения в Израиль, — Каганов широким жестом указал ему на свободный стул:

— Дай мне только закончить дела с двумя этими милыми девушками, и я смогу говорить с тобой обо всем на свете.

Обе женщины улыбнулись Итамару. Перед ними лежали раскрытые тетради. Та, что помоложе, взяла листок с вопросами, но, видимо, передумала и положила свои записи на стол.

— Я поразилась, увидев, что ваш фильм включен в эту книгу, — сказала она. — Не могла себе представить, что израильская лента получит такое признание.

— Ваш фильм ни в чем не уступает другим, упомянутым в книге, — вмешалась ее подруга, — но мы же знаем, как это происходит там, в большом мире. К нам до сих пор относятся не так, как к другим.

— Они готовятся к выступлению на семинаре и хотят получить у меня ответы на некоторые вопросы, — пояснил Каганов.

Итамар почувствовал себя как дома. Настроение, испортившееся от встречи с Каманским, на удивление улучшилось. Здесь в кафе, вдали от людей типа Каманского, он почувствовал свою принадлежность к роду человеческому. Проснулось вдруг незнакомое волшебное чувство, что скитания его по свету закончились, что, войдя в это необыкновенное кафе, он ощутил почву под ногами. Богатую почву, на которой он сможет расцвести, завоевать признание. Большой мир вокруг… Он посмотрел на двух красивых женщин, что сидели напротив него, на Каганова, с такой душевной теплотой предложившего ему место рядом с собой, и на лице его сама собой расплылась улыбка.

— Они работают над темой «Женщина как сексуальный объект в израильском кино», — продолжал объяснять Каганов. Он снова повернулся к своим собеседницам: — Ты, Мерав, конечно, имеешь в виду книгу «Женщину и целлулоид. Отражения и значения» Маргарет Блюменталь из Брандайза?

— Да, именно эту книгу, откуда вы знаете? — поразилась Мерав.

— Для вас — я знаменитый режиссер, правильно? — расхохотался Каганов. — Не отвечайте, это так. Но я еще не достиг такой степени величия, чтобы перестать интересоваться, что пишут о моей персоне в специальной литературе. И, надеюсь, никогда не дойду до такого высокомерия, такого гипертрофированного самодовольства. Это серьезная книга. Но в том, что касается анализа моего фильма … в ней есть, мне кажется, некий изъян.

— Вы, наверно, имеете в виду то, как здесь раскрывается смысл противоречия — по-моему, потрясающего, — между светлыми волосами на голове Галит и черными волосами на ее лобке? — спросила Мерав с воодушевлением. — Эти кадры произвели необыкновенное впечатление не только на меня, но и на всех, кто у нас на факультете видел вашу ленту. Профессор Гавриэлов посвятил этому мотиву целую лекцию. Вот здесь я записала: «Ясно, что речь идет о внутрикультурном конфликте, находящем свое выражение, в частности, во внешнем облике человека — в данном случае Галит, — но это еще и символика противоречия между мыслящим мозгом и мозгом либидоистичным или, если мы обратимся к области биологии, то между фронтально-мыслительной частью общественного мозга и инстинктивной его частью». Я совершенно согласна с профессором, могу подписаться под каждым его словом. И мне кажется, что Блюменталь упускает нечто очень важное, видя в вашей сцене сексуальную фиксацию режиссера… — Мерав на минуту прервала свою речь и быстро перелистала тетрадь.

— Как она интерпретирует это? Вот я переписала: «Вращение вокруг лобка, сосредоточенность режиссера, то бишь его сексуальность, выраженная в концентрации конуса света на волосах лобка, в то время, как все остальное остается во тьме…»

Студентка подняла глаза от тетради. Поразмыслив, она попыталась выразить свои мысли с большей ясностью:

— По-моему, ее основная ошибка в зацикленности на либидо режиссера, — объяснила она. — И это вместо того, чтобы сосредоточиться на самом произведении и либидо героев, созданных автором, символизирующих человеческое общество.

Итамар медленно размешивал холодный кофе — наконец ему принесли заказ. Некое смущение закралось в его сердце. Ощущение душевного комфорта, домашней атмосферы, охватившее его лишь минуту назад, несколько притупилось. Зато глаза радовались ничуть не меньше. Из-под большой круглой шляпы девушки падали на молодые открытые плечи роскошные волосы. И то и другое — шляпа и волосы — притягивали взгляд к карим глазам и чувственному рту.

— Она не понимает и более серьезные вещи, — сказал Каганов, — поскольку плохо знакома с нашим обществом, с нашей сложной культурой.

— Я точно знаю, что вы имеете в виду, — сказала другая студентка, сняв очки и встряхнув короткими волосами.

Судя по голосу, она была старше подруги. Итамар заметил тонкие морщинки в уголках ее глаз.

— Мерав, я с тобой не согласна, — заявила она. — Я тоже считаю эту сцену гениальной — может, не стоит повторяться — феллиниевской или, скорее, феллиниевски-пазолиниевской, но, по-моему, конфликт здесь связан с динамикой значения женских волос в мировой, а также в нашей литературе и вообще в искусстве. Настоящая революция! Ведь это же не что иное, как острая критика любовных отношений в жизни нашего поколения: мотив мягких и длинных женских волос и того, что они символизировали — то есть нежности первой любви, — сменяется мотивом нынешней отчужденной любви. Недаром камера движется вниз к коротким и жестким волосам лобка. Галит могла лежать головой и в другую сторону кровати, и тогда камера поднималась бы, а не опускалась.

«Ее голос на удивление похож на голос Сильвии, — подумал Итамар. — И возраст подходит. Сможет ли она сыграть ее?»