Идо Нетаньягу - Итамар К.

Каганов поднял отпитую до половины кружку, меланхолично посмотрел на нее и допил до конца.

— Какой же напрашивается вывод? — продолжил он, смахнув пивную пену с губ. — Что на самом деле я понимаю в фильмах Куросавы или Трюффо, в их ассоциациях? Так же как Блюменталь не поняла темы Джамаля и Галит, так, быть может, я не понял, что заставило Тоширо Мифуне потянуться к жене Окадыв «Пьяном ангеле». Это, несомненно, центральный мотив у нас обоих. Кстати, вы знаете, что, в сущности, я был первым, кто «уложил» в одну постель еврейку и палестинца, — и, таким образом, поставил эту проблему в центр нашей духовной жизни?

— А я думала, что…

— Да, Рита, я знаю, что ты хотела сказать: Узи Бар-Нер. Неделю назад я снова слышал, как он по радио в «Творческой мастерской» хвалился, что первым сделал это. Если говорить об экранном воплощении, может, оно и так, но приоритет идеи… Сценарий моего «Незрелого винограда» был закончен за целый год до того, как Бар-Нер вышел со своим «Ударом пальца». У меня нет и тени сомнения, что он выхватил эту идею из моего сценария, который я дал ему прочесть. Прекрасно помню, как он отреагировал на мое новшество. Мне запомнилось каждое слово нашего долгого разговора втроем, на нем присутствовали и Амита и Косовский. Кстати, мы встретились тогда здесь, в «Дрейфусе».

Миша Каганов обвел глазами кафе. Сжал в раздумье губы.

— Если не ошибаюсь… да, мы сидели вон за тем столиком. — Он показал на дальний угол кафе. — Именно там. Я — спиной к стене, нет, пожалуй, лицом. Конечно, лицом, потому что Косовский сидел напротив меня, ясно помню его тень на фоне стены. Он гениально проанализировал фаллически-семитски-двунациональную символику этого мотива с его перевернутой круговой семантикой: завоевание-сдача. Впрочем, нет нужды возвращаться ко всем этим определениям, обо всем этом с тех пор много сказано и написано. Но тогда я получил урок, горький урок. Молод был и не верил, что может существовать такая вещь, как плагиат. Однако ничего не изменилось. Но главное, что эта идея повлияла на целое поколение творцов.

— Грустно думать, что человека порой не оценивают по заслугам, — сказал Итамар.

— Абсолютно с тобой согласна, — подтвердила Мерав.

— Что поделаешь, мир полон шарлатанов и идиотов, — бросил Каганов. В голосе его вдруг послышалась злость. — Только, пожалуйста, не жалейте меня. Главное — я сам знаю: это сделал я. Остальное не важно. Будем, однако, надеяться, что с тобой, Итамар, подобное не случится. Вы, может, слышали, девушки, Итамар собирается ставить фильм.

— В самом деле?! — воскликнула Мерав с воодушевлением.

— Такие, по крайней мере, ходят слухи, — с готовностью сообщил Каганов.

— Пока что я только написал сценарий и заинтересовал продюсера. Это мой первый фильм.

— Что за фильм? — спросила Рита, все более заинтересовываясь.

— Может, ничего еще и не выйдет. — Итамар уклонился от ответа. — Во всяком случае, пока я не уверен в осуществлении своего замысла, предпочел бы не говорить об этом.

Ритины зрачки в небесно-синем окаймлении были направлены прямо на Итамара, в глубь его глаз.

— Но я хочу знать, — почти прошептала она.

Была в ней некая возбуждающая сила, первобытная и примитивная. А может быть, и не примитивная, а, напротив, доведенная в результате тысячелетней шлифовки до высшей степени утонченности женская сексуальность. Ее дрожащие ресницы, язык, время от времени облизывающий губы, пальцы с красными ногтями, которыми она периодически проводила по каштановым волосам, — все идеально гармонировало друг с другом.

— Фильм о Шауле Меламеде, — вырвалось у Итамара.

— О нем?! — с волнением воскликнула Рита. — Он просто очарователен.

— Его жизнь была очень драматичной — классический материал для фильма. Годы тяжелой работы в душной звуконепроницаемой комнате — из-за соседей, — бесконечное распевание гамм, постоянные конфликты с педагогами, не понимавшими его особого пути, скрупулезное и изнурительное изучение трех языков, чтобы иметь возможность понимать смысл текста с абсолютной точностью, и, конечно, трагическая связь с Жюльетт Жиро, его аккомпаниатором.

— Да, я в свое время читала об этом, — сказала Рита.

— Подумать только, что она оставила его ради Эрика Бруно, который считался тогда новым гением! — Итамар уже не мог остановиться, заговорив на столь волнующую его тему. — Годы он не мог оправиться от этого удара, пока не нашел Сильвию Аспель, нового аккомпаниатора. Кстати, с ней у него тоже был роман. Потом он на ней женился, несмотря на огромную разницу в возрасте.

— Ты имеешь в виду Шауля Меламеда? — поразилась Мерав.

— Да, разумеется, камерного певца. Он в основном специализировался на Шумана, хотя пел и Шуберта, и других. Разве есть другой Шауль Меламед?

— Но ты, надо полагать, не рассчитываешь на широкий прокат, то есть не имеешь в виду игровой фильм?

— Это неверная постановка вопроса, — заметил Каганов. — Документалистика — тоже искусство. По-моему, все, что существует в нашем мире, — искусство. Кусок железа, выброшенный унитаз, колбаска собачьего дерьма на желтеющей траве — все это искусство, надо только уметь видеть. Это как раз то, что я делаю сейчас в моем новом фильме. Он почти целиком визуален, нечто, как бы это сказать… нечто вроде… кинематографической уличной скульптуры. Да, это точное определение — кинематографическая скульптура.

— Нет, мой фильм будет игровым, — возразил Мерав Итамар. — Я не прослеживаю жизнь Меламеда шаг за шагом, как в обычной биографии, но пытаюсь нащупать ключевые моменты и связать их воедино. Надеюсь, мне это удастся.

— Фильм про израильского оперного певца? — заупрямилась Мерав. — Здесь? В наши дни? Ты это всерьез?

— Камерный певец — не оперный. Хотя в молодости Меламед, конечно, учился и оперному пению, и в последний год жизни поговаривали о его участии в постановке «Сказок Гофмана» в Милане. Представьте себе: израильский певец поет главную партию в «Ла Скала»!

— А по-моему, это замечательно, просто замечательно — фильм о певце «Lieder», да еще о Меламеде. Оригинальная идея, необычная тема! — воскликнула Рита. — Такая фигура, как Меламед, у которого в общем-то не было тяги к широкой публике.

— Но что значит «тяга»? Кто решает, что притягивает, а что нет? — перебил ее Каганов. И снова стал философствовать: — Устаревшее пение «Lieder», ржавые мусорные ящики — какая разница? Все зависит от угла зрения. Все, что под солнцем, может в потенции быть притягивающим и оригинальным. Нужен только позитивный подход к этим вещам. Я подчеркиваю позитивную сторону, потому что у меня сильна как раз негативная тенденция, что естественно для каждого творческого человека.

— Кто же будет петь в фильме? — спросила Рита. — Кого ты сможешь найти, чтобы он исполнял классику на уровне Меламеда?