Виктор Левашов - Выбор жанра

Что еще? Буду знать, когда обесценятся вклады в сберкассах? Так никаких вкладов в сберкассе у меня никогда не было. Моя беда всегда была не в том, что я трачу больше денег, чем зарабатываю, а в том, что трачу их быстрее.

Буду знать, что не нужно бросаться на фантики МММ и на бумаги ГКО? Я и не бросался.

Вот что, пожалуй, может принести реальную пользу — отмена цензуры, про которую я буду знать намного раньше других. И если заранее написать роман вроде «Детей Арбата», можно прогреметь не хуже, чем Рыбаков.

Роман. Легко сказать. Это год работы, не разгибаясь и ни на что не отвлекаясь. А он был когда-нибудь, этот год? Семья хотела есть каждый день, ее не попросишь поголодать, пока глава семьи ваяет нетленку. Так что и эта возможность переломить течение жизни была нереальной.

И к тому моменту, когда нужно было вставать, я уже вполне примирился с тем, что жизнь как идет, так и идет. Были в ней неиспользованные возможности? Наверняка были. Но что толку о них жалеть? Только настроение портить. Раз не использовал, значит не дано. И надо уметь радоваться тому времени, что еще отпущено тебе Всевышним, и благодарить судьбу за то, что она дала тебе возможность при сем присутствовать.

Никогда не пробовали написать некролог о себе? Попробуйте. Наводит на размышления.

В глухую осеннюю ночь то ли 1979-го, то ли 1980-го года, когда дом давно спал, за окном не лаяли даже голосистые малаховские собаки и лишь тяжелые поезда изредка нарушали угрюмую тишину, я сидел в своем кабинете и вчитывался в Стенографический отчет о ХХVI съезде КПСС, выискивая цитату, лучше бы Брежнева и лучше бы подлиннее, чтобы вставить ее в книгу, на которую потратил почти два года жизни. Она называлась «Золотое звено. Книга про Байкало-Амурскую магистраль, написанная ее строителями». Это была самая больная из всех моих книг. Я и сейчас смотрю на нее с душевной мукой, как на изуродованного тупым акушером ребенка.

А как славно все начиналось!

Однажды я приехал в издательство «Молодая гвардия», зашел к своей редактриссе и доверительно сообщил:

— Написал роман.

— Поздравляю, — без всякого воодушевления сказала она. — Большой?

— Большой. Двадцать листов. Хочу предложить его вам. Напечатаете?

— Ох, Виктор! Вы знаете, как я к вам отношусь. Но… Трудно. Бондарев свое собрание сочинений сунул вне плана, Лиханов толкает пятитомник. А мы же не резиновые.

— Вы не спросили, про что роман.

— Про что?

— Про БАМ.

— Быстро несите! Где рукопись?

— Я пошутил. Я еще не написал роман, только хочу написать.

— Но про БАМ?

— Про БАМ.

— Давайте заявку, поставим в план. И как только, так сразу.

— А если бы не про БАМ? — поинтересовался я.

— А про что?

— Ну, про любовь. Стали бы печатать?

— Про любовь на БАМе — да. Просто про любовь — нет. И не спрашивайте почему. Сами понимаете.

Конечно, понимал. Чего тут не понимать?

Про БАМ я заговорил не случайно. Незадолго до этого творческое объединение «Экран» Центрального телевидения заказало мне четырехсерийный художественный фильм на эту животрепещущую тему. Тематическую заявку одобрили, дали аванс и командировку в любую точку БАМа, чтобы я напитал сценарий живыми реалиями. Я здраво рассудил, что если у меня будет четырехсерийный сценарий, то сваять из него роман не составит труда. И отправился в командировку. Для начала — в Звездный, так назывался первый притрассовый поселок на Западном участке БАМа.

Близкое знакомство с буднями бамовцев произвело на меня сильное впечатление. Эти ребята и девушки не «дорогу века» строили, они решали свои проблемы — одиночества, жизненного неустройства, избавления от безденежья, гнета коммуналок, родительского диктата. Они решали их сами, не надеясь ни на кого. Из первой командировки я привез два десятка магнитофонных пленок. И уже тогда, расшифровывая их, понял, какую книгу напишу. В ней не будет ни одного моего слова, только рассказы бамовцев, непричесанные, без правки.

Последовали еще несколько командировок. И наконец книга была готова. Первой ее читательницей была молодогвардейская редактрисса.

— Какую сильную книгу вы написали, — сказала она. — Я плакала. Она не пойдет. Только не спрашивайте почему. Но мы будем бороться.

Рукопись отправили в ЦК комсомола. Еще во времена работы в «Смене» мне приходилось иметь с ним дело. Странное заведение с сотнями откормленных молодых жеребцов и энергичных пожилых девушек. ЦК всегда напоминал мне сложный механизм, работающий на бешеных оборотах. Но не было приводных ремней, связывающих этот механизм с жизнью, он работал вхолостую, сам по себе. Но моя рукопись оказалась ему по зубам.

Через два месяца, погуляв по отделам, она вернулась в издательство. Сказать, что ее обкорнали, значит не сказать ничего. Были вычеркнуты не только самые сильные куски, заставлявшие мою редактриссу, да и меня самого, плакать, но и эпизоды вполне нейтральные, мало-мальски живые. Из двенадцати листов осталось пять. К рукописи было приложено шесть страниц указаний.

— Книгу нужно спасать, — констатировала редактрисса. — Добавьте очерковых кусков, навтыкайте цитат. Доведите хотя бы листов до восьми. Да что я вам говорю, вы сами знаете, что нужно сделать.

Конечно, знаю. Чего тут не знать.

И вот сижу ночью с карандашом в руках и тупо отмечаю места в Стенографическом отчете о XXVI съезде КПСС, которые можно воткнуть в книгу. И вдруг, как озарение, приходит мысль:

— Господи Боже, да что же я делаю?!

В «Смене» вместе со мной работала замечательная журналистка Тамара Илатовская. Маленькая, с виду жантильная, генеральская дочка. Но ум у нее был острый, мужской, и перо мужское, твердое. А цельности характера можно было только позавидовать. Никогда не забуду, какой скандал она устроила ответственному секретарю, когда он вставил в ее очерк небольшую цитату из речи Хрущева. Цитату сняли, а ответственный секретарь после этого долго еще старался не попадаться ей на глаза.

Скандал она устроила из-за небольшой цитаты. А я сижу и выискиваю цитату побольше. Что со мной? Во что я превратился? Чем я, твою мать, занимаюсь? И самое главное: почему при этом я не чувствую себя говном?

И вот тогда, в ту памятную осеннюю ночь, я понял одну очень простую вещь. Я давно уже не занимаюсь творчеством. То, чем я занимаюсь, к творчеству не имеет никакого отношения. Финансовая деятельность — вот как называется то, чем я занимаюсь. Говоря сегодняшним языком — бизнесом.

Нет, через некоторое время поправился я, все-таки нет. Я занимаюсь делом, которое всегда было выше любого творчества: я борюсь за свою свободу.

С тех пор и борюсь. И борюсь, и борюсь, и борюсь.

И сегодня, издав без малого три десятка самых разных книг и не став ни знаменитым (это бы ладно), ни богатым (что огорчительно), вижу главное жизненное свое достижение в том, что практически никогда не высиживал на службе с девяти до шести и не вскакивал по будильнику.