Бектас Ахметов - Чм66 или миллион лет после затмения солнца

Я сходил в ванную. На трубе-сушилке белые трусики Умки. Почему я должен уходить? Я вернулся на кухню и присел с торца стола. Шастри за каких-то полчаса окончательно поглупел. Он не переставал ерзать на стуле, жмурился и продолжал сигналить испорченным светофором:

"Уходи! Уходи!".

Я откинулся на стуле и увидел раздвинутые под задравшейся юбкой ноги Умки, синие трусики. Уходить не хотелось, но уходить надо – наблюдать и далее со стороны за ласками Шастри не по-товарищески.

Умка опьянела, Шастри не преминет воспользоваться, присутствие ребенка, пожалуй, его не остановит.

Я одевался в прихожей. Анарка крикнула: "Мама, дядя Бектас уходит".

Умка сбросила руку Шастри: "Нурхан, ты тоже уходи".

– Не мог незаметно уйти? – Мы вышли из подъезда.

Шастри уныло махал портфелем.

– Ты это серьезно?

– Серьезно.

– Хорошо тебе.

У Шастри все всерьез. .

Утром разбудила мама: "Хаким звонит".

– Из роддома жену выписываю. Поможешь забрать?

У Хаки родился второй сын. Жену с ребенком мы привезли, разместили в комнате, сами уселись на кухне. Мясо Хаки сварил ночью.

– Выпьешь?

Гидролизные кошмарики Усть-Каменогорска успели выветриться из памяти. Завязать еще успею.

– Как тебе сказать? Если только грамель.

– Куда с Нурханом вчера ломанулись?

– К Умке.

– К Умке?

– Шастри вообразил, что уже и она его хочет.

– Дурной он.

– Дурной? Да нет. Страдает полным отсутствием комплексов.

– Это болезнь.

– Считаешь?

– Конечно.

– Смотрю я на него и думаю: "Он то, как раз живет правильно".

– Правильно? Может быть.

– Потом у него все у него дома.

– Это так.

– Пойду я.

– Может допьем?

– Дома хай вай будет. Я дурак, сказал матушке, что бухать завязал. Потом… Новый год…

Хай вая не было. Пришли дядя Ахмедья и тетя Шура. Дядя прошел к

Валере в спальню, тетя Шура разговаривала с Шефом:

– Нуртас, сколько тебе лет?

– Тридцать четыре.

– Тридцать четыре? – Тетя Шура затянулась сигаретой. – Для мужчины хороший возраст. Почему не женишься?

Шеф от напоминаний о женитьбе устал зеленеть. К тете Шуре он относится хорошо, потому и отделался неопределенным: "Надо бы".

– Бекетай, – перешла от Шефа ко мне тетя Шура, – дочку видишь?

– С полгода не видел.

– Скучаешь?

– Скучаю.

– Сильно скучать ты не можешь. Мало пожили вместе. Ну ничего… -

Она потушила сигарету. – Дочка вырастет и все поймет.

Из спальни вышел дядя Ахмедья, за ним папа. Он что-то сказал, дядя Ахмедья обернулся и в этот момент отец стал оседать. С кухни в коридор выскочил Шеф и успел подхватить его. На руках он занес

Валеру обратно в спальню, уложил на кровать.

С врачами скорой разговаривала тетя Шура.

– У агатая инсульт.

В двухместной палате папа пока один.

– Тогда… – отец хорошо помнит, что с ним произошло осенью

73-го. – Когда я дома упал… Надо было сразу обратить внимание…

Впрямую он не напоминает, кто его тогда довел до криза. Смотрит на меня, как бы пытая: помнишь? Я хорошо помню его возвращение из

Минвод.

Пришел проведать отца незнакомый мне моложавый толстяк.

– Ты в свое время хорошо гулял… – Сочувственно говорит кругляш отцу. – Теперь расплачиваешься за молодость. Да…

Папа молчит. Мне бы заткнуть рот этому баурсаку. Но я тоже промолчал.

В соседнем писательском доме живет под пятьдесят семей. Получил в первом подъезде квартиру и писатель Куаныш Шалгимбаев, отец

Большого. Шалгимбаев в республике человек известный.

В магазине Шеф столкнулся с Большим. Эдька несколько лет вкалывал в Джезказгане на шахте взрывником и месяц назад переехал с семьей к отцу.

Большой взялся за ум, не пьет, рассуждает дельно.

– Думаю семью оставить у родителей, а самому махнуть обратно в

Джезказган. Нуртасик, поехали со мной? Поработаешь взрывником.

Деньги платят хорошие.

Шеф не то чтобы загорелся. Вообще-то он не против, но уклоняется от прямого ответа. Что тут в самом деле мудрить?

"Все у тебя Нуртасей нормалек. – думал я. – Главное, что у тебя член Политисполкома Коминтерна работает. Я то думал… Тридцать четыре года – для мужика это не возраст. Женишься, будут у тебя дети. Как ты любишь возиться с малышней! Родится у тебя спиногрыз, может и не один. Будут у меня племяши от Шефа. Братья и сестры

Дагмар. Что нам еще нужно?".

– Паспорт я где-то посеял.

– Паспорт в два счета восстановим. – Шалгимбаев засмеялся, положил Шефу руку на плечо. – Вот только отойду после ранения.

Неделю назад незнакомые щеглы в нашем районе порезали Большого.

Эдька через местных ищет их.

Сорок шестая школа, где Шеф и Большой учились до четвертого класса, в двух шагах от дома. До сих пор осталась восьмилеткой. Оба вспоминают одноклассницу Людку Арсентьеву.

– Интересно, где она сейчас?

– Где? – Шеф пожал плечами. – Замужем, наверное, детей растит.

– Ты был в нее влюблен.

– Не я один.

Знать, Арсентьева не простая одноклассница, если оба до сих пор не могут забыть ее

С Людой Арсентьевой Шеф расстался в пятом классе. То был пятьдесят шестой год. В том же году он перешел в 39-ю школу, в класс, где училась тогда Таня Репетилова. О Репетиловой Шеф молчит с

63-го года.

" Подбрасывают…"

Инженеру ВЦ КазНИИ энергетики Валентину Гойколову под пятьдесят.

Родом он из верненских казаков, что до революции собирались кругом у

Пугасова моста. Мужик экзотично темный. Его небылицы о казахах слушаем мы с Хаки.

– Кунаев позвал в гости весь Верховный Совет ЦК, – рассказывал

Валентин, – Они обсуждали с Кунаевым как присоединиться к Китаю…

Потом напились и на столе заплясали голые казашки…

– Валентин, ты мракобес! – разбалделся я.

– Не веришь? – верненский казак обижен недоверием. – А ведь там были люди и из Верховной прокуратуры.

"Твоя агентура просто дура". Верховный Совет ЦК и Верховная прокуратура. Это ж надо!

Валентин приходит к нам в обеденный перерыв поиграть в шахматы.

Играет он лишь бы сходить, или срубитьфигуру.

– Тэ-экс… – пыхтит казак. – Я твою турку щас съем – и спросил.

– Не боишься?

Турку он съедает, но увидев, что взамен ему ставят мат, просит вернуть позицию на два хода назад.

– Эх… обманул ты меня… – вздыхает он сокрушенно и пережимает кнопки шахматных часов.

Я кладу ему руку на плечо:

– Доверчивый ты.

Каспакову не нравятся обеденные сходки в лаборатории с участием посторонних.

– Хаким, ты у нас главный шахматист, – бурчит Жаркен Каспакович.

– Перестань собирать народ.

– Где прикажете нам играть? – сердится Хаки.

– Пусть твои гости у себя играю, – Каспаков выпятил нижнюю губу.

– Как не зайду в обед в вашу в комнату, а эти сидят как у себя дома, курят… Особенно надоел этот слесарь из ВЦ. Как его? Петик, что ли?