Игорь Боровиков - Час волка на берегу Лаврентий Палыча

Пруссию подался, где прожил 12 лет. А потом не выдержал этого их 16 часового без выходных рабочего дня и обратно вернулся. Как сейчас помню, под Изборском я границу перешел, и встретил меня конный разъезд стрельцов в красивых кафтанах. Я же был в нелепом немецком платье, которое сразу застыдился и стрелецким кафтанам зазавидовал.

И стыд этот и зависть помню так, словно все это было вчера. Еще помню, везут меня стрельцы на телеге в первопрестольную, а я вижу наши деревни и пьяных мужиков. И такой это был кайф, словами не передать! За это счастье без всяких колебаний можно было отдать всю долгую предыдущую и очень короткую последующую жизнь. Что я и сделал, отдал. Но это давно было, четыре с лишним века тому назад…

… Постой, постой! Сейчас в наушниках у меня саундтрэк из фильма

"Брат-2", а именно "Полковнику никто не пишет, полковника никто не ждет" и я как-то мгновенно перелетел через 420 лет. Тем более, что уже почти опростал 750 граммовую бутыль Абсолюта. Слушаю московскую станцию 101. И сразу за "полковником" звучит песня из дурного фильма

Земля Cанникова. Фильм дурной, а песня – гениальная. "А для звезды, что сорвалась и падает, есть только миг, ослепительный миг!" Я, всю свою сознательную жизнь, когда принимал на грудь, то так и ощущал собственное существование. Именно как ослепительный миг между прошлым только что выпитым стаканСм и будущим, который выпить еще предстоит.. Только вот выразить не мог. Таланту не хватало.

Монреаль, 25 декабря 2000

Наконец-то пришло от тебя письмо, и спешу ответить. Здесь сегодня праздник и всё гуляет. И я в том числе. Вчера опять скушал 750 граммовый фуфырь Абсолюта, и снова путешествовал в прошлых жизнях.

Но тебе рассказывать о них не буду, потому, как ты надо мной в своем письме потешаешься и зовешь "фантазером", что совершенно напрасно, ибо фантазии я лишен начисто, и выдумать ничего не могу. Впрочем, клевещу на себя. Случился в моей жизни один (но только один!) момент, когда я придумал столь невероятную историю, что получил за неё первый приз.

Дело же было так. В середине шестидесятых пили мы на Лиговке в комнате Андрюши Воробьева и осталось у нас на всю большую компанию всего пол стакана водки, так что разливать его на семь-восемь рыл никакого смысла не имело. Тогда кто-то и предложил, мол, устроим конкурс на самую невероятную историю. Такую, у которой шансов осуществиться, даже теоретически, было бы абсолютный нуль. Первым, помнится, начал рассказывать Миша Сидур и поведал собравшимся, что, мол, в Ленинград приехала Джина Лолобриджида, а его приставили к ней переводчиком. И она, мол, сама полезла к нему в ширинку, да потребовала, чтобы он её трахнул, что тот, якобы и совершил. История его была выслушана очень серьезно и подверглась резкой критике по поводу её нулевых шансов. Мол, ты парень молодой, высокий, интересный, а она уже в годах. Да и вообще у итальянок это обычай такой – мужикам в штаны лазить, мол, все помнят, как Машка к Леснику при всех лазила. Так что шансов у сей истории хоть и ничтожно мало, но все же имеются.

Затем выступил Гиви и сообщил, что шел он намедни по Лиговке, как, вдруг, увидел возле Московского вокзала трамвай, на крыше которого ехал, зацепившись за какую-то кишку, Андрюша Воробьев со спущенными штанами и, свесив вниз свой массивный зад, справлял оттуда на глазах всего народа большую естественную нужду. История опять-таки была подвергнута серьезному анализу, и в результате собрание пришло к выводу, что теоретически какие-то шансы на её реализацию все же имеются. Мол, Андрюша мог сойти с ума, а психи еще и не такое вытворяют.

Затем слово дали мне. Я и говорю, недолго думая, экспромтом:

– На прошлой неделе мы с Юркой Хохлом выпить решили и купили бутылку водки. Только, бля, пробка какая-то дурацкая оказалась. Ну, никак не открывается. Уж мы её и так крутили-вертели и эдак – не можем открыть, хоть ты тресни! Тогда Хохол и говорит:

– Лесник! Брось ты её на хрен! Надоело возиться, все равно не откроем, пойдем лучше в публичку к диамату готовиться.

Я отвечаю: "И то верно, ну её на хрен!" Выкинул неоткрытую бутылку в урну, и пошли мы с ним в библиотеку диамат зубрить.

Все так и замерли, варежки разинув, а Боцман Кузьмин сграбастал бутыль с остатками водки, вылил в стакан, протягивает мне и говорит:

"Держи твоя. Тут ни думать, ни обсуждать нечего. Что практически, что теоретически – шансов абсолютный нуль". И все с ним сразу же согласились. Я выпил тот стакан, и мне стало очень хорошо…

А сегодня мне было очень плохо. Правда, только до настоящего момента. А в настоящий момент – тоже хорошо. Поправился. Баба моя сбегала и принесла лекарство в виде фляги канадского виски. Пил я при этом и сейчас пью, почти как всегда, в одиночестве и с интернетом. А как же иначе? Друган мой Гиви пить отказался. Сказал, что сегодня праздник и надо, чтобы он, хоть чем-то отличался от буден. А в будни он пьян беспробудно. Однако, не пьет. Хотя каждый день пьяный в стельку. Но, еще раз подчеркиваю, не пьет, а борется с пьянством. Беспробудно борется. Каждое утро начинает с того, что выливает в унитаз почти полную пол-литровую бутыль сухого вина (он всегда с целью борьбы с пьянством только пол-литровые, а не литровые покупает) и клянется больше ни грамма не пить. А через 10 минут бежит за другой. Но только за одной и клянется, что за второй не побежит. Потом бежит за второй и клянется, что не побежит за третьей. Потом бежит за третьей и клянется, что не побежит за четвертой. Потом бежит за четвертой и клянется, что не побежит за пятой. Потом бежит за пятой и клянется, что не побежит за шестой.

Потом бежит за шестой и клянется, что не побежит за седьмой. Потом выливает восьмую (или девятую) в унитаз и клянется, что завязал и сызнова бежит и клянется. В перерыве же, по его собственным словам, сосет вино и смотрит в одну точку.

Старикашка же, наш третий корифан, уже две недели как депортирован обратно в Соединенные Штаты, из коих и прибыл в Канаду почти год тому назад. Последний месяц в Канаде он пил по принципу

non stop и пропил все долларовые запасы, которые, как белка, скопил за год трезвости, чтобы Ниагару посетить. Так и не посетил, не сложилось. Рано утром 11 декабря он явился по повестке в канадскую иммиграционную службу на 1010, Сант Антуан. Ночь до этого мы с ним пили вместе, не просыхая, как в молодости, и вместе же туда приехали. Я для подстраховки захватил с собой карточку канадского гражданина. А то бы тоже могли депортировать. Во всяком случае, у меня спросили: – Русский?

Я, хоть и пьяный, но отвечаю четко, мол, уи, мосье, же сюи, бля, рюс. А меня – под руки и в тот самый автобус. Вот, тут, между нами, я дурака свалял. Надо было подчиниться и доехать с ними до границы, а там шум поднять: как, мол, это меня, канадского гражданина, депортируют только за то, что я русский. Тогда бы без проблем обратно довезли, да еще бы в газеты попал. А я сдуру, сразу карточку начал им в рожи тыкать, и меня из автобуса выперли. Так что я не имею прямого свидетельства о том, как мой друган, Старикашка, пересек американскую границу и отправился в Нью-Йорк. В Нью-Йорке же у него есть одна подруга, которую он трахал еще в семидесятые годы.