Владимир Фомин - Белая ворона. Повесть моей матери

Из самых лучших побуждений няня дала Володе две формулы жизни: "было бы тебе хорошо" и "ты у нас лучше всех". Они повторялись изо дня в день и стали его путеводной звездой. Против утверждения "ты у нас лучше всех" я бы не стала возражать, если бы няня добавляла к ней пояснения: "ты у нас лучше всех детей слышишь ноты и играешь на пианино", "ты лучше всех твоих сверстников умеешь читать". Это было правдой. Я была бы очень довольна, если бы к похвале было добавлено: "Как бы было хорошо, если бы ты умел делать то, что делают другие, и не быть хуже их". Я не вижу плохого и в том, чтобы человеку было хорошо – к этому и надо стремиться, но к формуле жизни "было бы тебе хорошо" следовало добавить главное и сделать на этом ударение: "… но чтобы от твоего хорошо не стало бы кому-то плохо, то есть наслаждаясь, думай и о других, наслаждайся за свой счёт".

Может, другого ребёнка эти формулы жизни и не искалечили бы, если бы он был бы активным, стремился к наблюдению и изучению окружающей жизни, а, следовательно, мог сравнивать, анализировать, подражать поведению других. Но Володя кроме достоинств и талантов от природы имел существенные недостатки. Он был пассивен и замкнут на себя. Ему с рождения было достаточно самого себя. Поэтому он и был спокоен, нетребователен, некапризен, ненаблюдателен, и поэтому он стал сильно отличаться и отставать в развитии от своих сверстников.

В дополнении к этому няня решила изолировать его от окружающей среды, наблюдая его малый интерес к окружающему, то есть она шла по пути его природы и была последовательна: если ребёнку достаточно общения только с ней, и ему хорошо от этого, то пусть он только с ней и общается. Мария Васильевна постоянно говорила: "Природа преодолевает науку". Я тоже знала, что "гони природу в дверь – она войдёт в окно", но, тем не менее, я считала, что природные недостатки можно компенсировать воспитанием. Например, если ребёнок замкнут на себя, пассивен, то надо приложить все усилия для того, чтобы расшевелить его, показать ему, что и за пределами его существует интересный и прекрасный мир, интересные люди. У них есть, чему поучиться, и надо попробовать самому сделать что-то подобное, и именно за это хвалить его, но не за то, что получил он даром от природы.

Мария Васильевна больше не шила, ничего не делала по дому и посвятила ему целиком себя. Она ограждала его от всех трудностей и выполняла все его желания. Если он уронит на пол носовой платок, она, чтобы он не утруждался, поднимет его и положит в карман; кормила его с ложки сама, чтобы он случайно не облился супом. Она водила его за руку и не отпускала, чтобы он не упал и не ушибся. Она часто вспоминала своё детство, когда по недосмотру родителей она в четыре года стала калекой. Конечно, она не хотела, чтобы это случилось с Володей, и берегла его, как зеницу ока. Разумеется, она с удовольствием одевала и обувала его, вытирала сама ему попку, снимала штанишки и сама помогала ему пописать почти до восьми лет, то есть руками он не делал ничего и никогда.

Мария Васильевна искренне верила в то, что "он у нас лучше всех" и в подтверждении этого, чтобы и другие так думали, постоянно демонстрировала его таланты. На улице она сажала Володю на лавочку в окружении гуляющих старушек, и он читал им поэмы Пушкина и другие стихи. Бабушки удивлялись, восхищались и аплодировали. Когда кто-нибудь приходил к нам домой, она просила Володю показать, как он играет на пианино, и снова были аплодисменты и похвала. Его приучали к славе, как к наркотику. Надо делать только то, что удивит и приведёт к восхищению. Кто же будет удивляться и восхищаться, если он зашнурует свои ботинки, возьмёт ложку в руку и будет есть сам? Никто. Все дети уже давно это делали сами. Зато Вова мог говорить безумолку и очень любил, когда все бабушки слушали его и хвалили. Няня совсем не замечала, что он совсем не умеет слушать и перебивает взрослых, и если взрослые разговаривали в это время, она говорила: "Молчите, дайте ему сказать".

Такое воспитание, по моему мнению, было иллюстрацией к теме "Как не надо воспитывать" и сердце моё постоянно болело.

Няня была портнихой, и для того, чтобы Вова был лучше всех и выделялся, очень красиво его одевала, и часто к воротничку рубашечки приделывала бабочку или повязывала бантик. Полненький, синеглазый, с длинными чёрными ресницами, он вызывал восхищение окружающих людей: "Какой хорошенький мальчик. Ну, прямо, как девочка".

Выйдя на улицу, увидев детвору, няня пугалась: "Мальчишки! Они плохие! Они дерутся!" И быстро, как могла, ковыляла с Вовиком подальше от них, к старушкам на лавочке. Если кто-то из них водился с ребёнком, то если это была девочка, она оставалась, и Вова играл с ней, если мальчик – уходила подальше, на другую лавочку. Так с ранних пор была дана установка: мальчики плохие, девочки хорошие. Но ведь он был тоже мальчиком. Что думал он в то время – я не знаю, но из его дневников, которые я прочла позднее, я узнала, что он завидовал девочкам, что они носят платья. Может быть, он думал тогда, что они и хорошие только потому, что носят платья, и чтобы быть хорошим, как они, надо надеть платье? Может быть, он оправдывал (подсознательно) своё существование в качестве мальчика тем, что он мальчик особенный, не такой, как другие мальчики – он же не дерётся. Во всяком случае, мальчиков он избегал всю жизнь, и у него никогда не было друга, зато за девочками волочился с трёх лет, и самая вредная и капризная из них была для него королевой. Фото. Вова+Оля. ‹http:atheist4.narod.rusvf23.htm›

Это сыграло большую роль в его жизни. Он категорически отказался служить в армии, обещая броситься под поезд. Причина отказа – там нет девочек. Когда он поступил в МИЭТ, не мог жить в общежитии вдвоём с очень спокойным умным мальчиком в одной комнате и сбежал на дорогую частную квартиру в другом районе Москвы, что было неудобно и отнимало много времени на поездки в институт. Он не переваривал всех мальчиков подряд, даже неагрессивных, интересных и умных.

Вова ходил в детский сад с четырёх с половиной лет только на три часа и, хотя и не любил его, но не протестовал, как я в своё время, а покорно, понурив голову, тащил туда ноги, как каторжник на каторгу. Там не было ничего хорошего, никто им больше не восхищался, никому он был не интересен. Он ничего не умел делать. Когда дети собирались на прогулку, он сидел и ждал, когда его оденут. Я видела однажды, когда ему было уже лет семь, как его, крупного, большого, обувала крошечная девочка, а он сидел, развалившись, как барин. Няня так и говорила: "Ты наш барин". Дети лепили, рисовали, делали аппликации. Я приходила, интересовалась их работами, но на листе Вовы Фомина всегда было пусто. Один раз я увидела только одну линию, проведённую сверху вниз – наверное, дети ему помогли. Воспитательница жаловалась, что Володя на все замечания только смеётся и ничего не делает. Он даже не понимал, для чего он должен делать то, что ему не хочется? Почему он должен делать то, что делают все?