Владимир Фомин - Белая ворона. Повесть моей матери

Стоило мне только заикнуться, что Мария Васильевна неправильно воспитывает его, как она устраивала истерический приступ: злобно оскаливала зубы, вытараскивала глаза, вытаскивала волосы и бросала их на пол, била себя кулаками по голове так сильно, что в комнате гул стоял. При этом при ребёнке она орала на весь дом: "Проститутка. Не вовремя растопырила свою…". И дальше матерщина и перечисление всех моих грехов, начиная с детских лет, кому и чего я давала, с кем жила и не жила, и т. д. Это была клевета, но я боялась, что соседи поверят. Мне было стыдно выходить на улицу, была дрожь в ногах, в голове путались мысли. Потрясённая скандалом, я не могла работать и поэтому старалась избегать ссор. Но сердце болело, и я не могла молчать. Я боролась за своего ребёнка, и ссоры повторялись. И тогда Мария Васильевна на мои возражения находила самый веский, самый страшный для меня аргумент. Лучше бы мне прослыть навечно проституткой, лучше бы на меня обрушился потолок, чем мне услышать то, что она кричала. Она кричала: "От дурака родила! Его лечить надо!" То есть, Володя дурак, так как родился о дурака, это воспитанием не исправишь, и воспитывать так, как других детей, его нельзя. Его надо только хвалить в глаза, как хвалят всех дураков, и лечить.

Мама, бабушка Володи, Валентина Михайловна, педагог, вела ту же линию воспитания, что и няня, хотя речи говорила правильные: о трудовом воспитании; закалке; о том, как воспитать ребёнка, чтобы он не был эгоистом; когда и в каком возрасте прививать навыки самообслуживания. Но её поведение противоречило её словам и убеждало Володю в том, что главное в жизни то, чтобы ему было хорошо. Так первое, что её интересовало, когда она приезжала к нам, или когда мы приезжали к ней – это то, что он ел, как себя чувствует, хорошо ли я его одеваю. Конечно, это очень важные вопросы, но неужели их нельзя был задать потом, без ребёнка, а в первую очередь спросить: "А как ты маму слушался? Как помогал ей?" – напоминая ему о послушании и о том, что это важнее стремления к удовольствиям. В школе Валентина Михайловна оградила внука всяких забот, связанных с учёбой. Постоянно совместно с Марией Васильевной она подрывала мой авторитет в глазах ребёнка: как в детстве, ругала меня в присутствии сына, если я по забывчивости брала со стола что-то вкусное, предназначенное только для Володи. Хотя она часто говорила об индивидуальном подходе к каждому ребёнку, но мыслила штампами. Например она считала, что внука надо воспитывать на личном примере; как будто не видела, что он не наблюдателен и никогда никому не подражает. Она всегда была очень плохим психологом. На словах она осуждала Марию Васильевну, а на деле поддерживала. Вот характерный пример. У нас с Володей был общий велосипед – ему для развития, мне – для перевозки тяжестей. Мы просили Володю убирать за собой велосипед, но он не слушал, и бросал его на улице. Когда велосипед украли, Мария Васильевна обвинила нас с мамой в том, что мы плохо внушали ему, чтобы он не оставлял велосипед. Я предложила ей самой повнушать, но она ответила своё обычное: "Ты мать – ты и должна. Она постоянно так говорила, никогда не делая замечания Володе для того, чтобы быть хорошей в его глазах. Эту чёрную работу она всегда сваливала на меня и мою маму. Велосипед с трудом нашли, но когда я стала отчитывать Володю, она стала защищать его:

– Ребёнок не виноват в том, что существуют воры.

– Но ты же сама просила поговорить с ним.

– Надо не так, надо по-хорошему.

– Ну, так и говори с ним по-хорошему, если мы не умеем.

Тут начиналось драньё волос, битьё по голове и воспоминание о всех наших грехах. Тогда я без долгих разговоров пообещала Володе не давать больше велосипед, так как он не заботится о его сохранности. Я хотела лишить его велосипеда только на одну неделю, чтобы он лучше запомнил, что оставлять велосипед на улице нельзя. Этот метод был эффективен, так как он понимал только свои неудобства. Но бабушка не могла выдержать и одного дня. Разговор был вечером, но уже утром на другой день у внука был новый собственный велосипед, на который я уже не имела никаких прав. Также выходило, что я не имела права и наказывать его. Так было постоянно. Их было трое крепко сплочённых людей на страже животной природы Владимира. Против такой артиллерии я была бессильна.

У Володи появилось неправильное поведение. Однажды мы с ним долго просидели в очереди на приём к фтизиатру. Володя устал, и когда мы вошли с ним в кабинет врача, он расшалился. Так как он не понимал слова "нельзя", и его нельзя было остановить, врач сказала, что его надо бы к психиатру показать. Я не показала Володю к психиатру, зная заранее, что диагноз "шизофрения" ставят уже с трёх лет, и его обязательно с таким поведением поставят на учёт, затем поставят в военном билете статью Љ4 "негоден с исключением с воинского учёта", с такой статьёй не принимают во многие учебные заведения, будет ограничен доступ ко многим работам, и тогда часто дают вторую группу инвалидности. Я стала приучать Володю понимать, что такое слово "нельзя", стараясь привести его в норму, и когда он нашалил, я попробовала наказать его и посадила на диван. На диване сидеть он не захотел, тогда я села с ним рядом сама и стала держать его, чтобы не убежал. Он закричал, пришла няня и стала ругать меня, оправдывать его поведение и осуждать меня за то, что я его наказываю, затем стала вырывать ребёнка из моих рук. Так и тащили мы ребёнка в разные стороны, орал ребёнок, орала нянька, обзывая меня. Я видела, что таким способом не научу ребёнка понимать слово "нельзя" и "надо", не сделаю послушным. Я отпустила его в надежде на то, что когда он вырастет, то всё поймёт сам.

Кроме этого я была ещё и зависима от Марии Васильевны, и она шантажировала меня. Ребёнок, закормленный мучным и сладким, имел слабую иммунную систему и часто болел простудными заболеваниями. О закалке и речи не было, его оберегали от малейшего ветерка. После лёгкой простуды няня в сад его не отдавала, считая, что надо выдержать ещё недели две, не выпуская на улицу. После такой выдержки, посетив сад три-шесть раз, он вновь заболевал, и вновь она его выдерживала дома две-три недели. Это было выгодно им обоим: Вова в сад не любил ходить – поэтому няня и выдерживала его дома, чтобы ему было хорошо. Таким образом, за год он посещал сад в общей сложности всего три месяца, а девять месяцев его выдерживали дома. На столько дней врачи больничный лист по уходу за ребёнком не давали, и няня была мне необходима. Зная, что мне не с кем оставлять дома больного ребёнка, она меня постоянно шантажировала. При ссоре она начинала собирать вещи, угрожая уехать от меня. Это держало меня в страхе. В детском саду воспитатель говорила: "Заберите его из садика совсем. Ведь он не садиковый". Я не забирала, потому что скоро нужно было идти в школу. Потом могут в школе мне сказать: "Заберите его из школы. Ему здесь плохо". Потом его выгонят с работы, потом выбросят из жизни.