Зинаида Шедогуб - Такая короткая жизнь

Люба швырнула в таз полотенце и подняла голову: возле неё стояла заплаканная Маша.

– Доченька,- заволновалась Люба. – Шо случилось?

Маша бросилась к матери и зарыдала.

Как её обманули! Сначала устроили праздник. Звенела гитара. Возле неё, как пёстрая бабочка, вилась тетя Оля, угощала её конфетами и печеньем. Потом долго уговаривала её спеть или сплясать, но она отказывалась…

И только когда её попросил отец, Маша вышла из-за стола, нерешительно ударила ножкой раз, другой и, раскинув руки, как крылья, понеслась вокруг стола, притоптывая и подпрыгивая, кружась и приседая, ловя на себе восхищённые взгляды.

– Вот даёт!- похваливал её дядя Серёжа, и она, раскрасневшись от возбуждения, вертелась и вертелась по комнате.

– Какие все чудесные и добрые: и отец, и тётя Оля, и дядя Серёжа!

– радовалась она.

А ночью ей приснилось жуткий сон: кладбище, лежащий в гробу

Володя, бьющаяся в истерике мать…

– Папа, – в страхе потянулась к отцу, но рядом никого не было.

Несколько минут лежала молча, потом встала и подошла к соседней кровати.

– Дядя Серёжа, где папа? Мне страшно! – всхлипывая, несмело тормошила она юношу.

– А это ты… – наконец проснулся Сергей. – Ну что всполошилась?

– Где папа?

– Где, где, – передразнил её парень.- Может, во двор вышел…

Никуда твой папка не денется. Придёт!

Вскоре на цыпочках пришёл отец.

– Где вы были?- сердито спросила его она.

– Понимаешь: ходил к соседу заниматься…- смущённо ответил он, надеясь, что её удовлетворит такое объяснение, но оно звучало неубедительно.

Вечером в парке гремел духовой оркестр. Отдыхающие прогуливались по тенистым аллеям, поднимались на горку, спускались к крошечному озеру. Было шумно, весело, но Маша ни на шаг не отставала от отца и хозяйки, вертелась у них под ногами, мешала им, следила за их движениями.

– Деточка! – с трудом скрывая раздражение, попросила её Ольга. Поди побегай вон там, у озера, там интересно.

Маша бросилась было вниз, но потом остановилась и возвратилась назад. Её не заметили: тесно прижавшись друг к другу, Игнат и Ольга страстно целовались.

– Понятно… Все расскажу мамке… И любиться вам не дам! – решила Маша и дёрнула отца за руку. – Не хочу туда!

– Она меня доконает… – возмутилась Ольга. – Ну, сделай хоть что-нибудь! Купи ей мороженое: пусть хоть чем-то занимается…

– Не задарите, – злорадно ухмыльнулась Маша.

– Да не обращай на неё внимания: ещё ребёнок… – пытался успокоить хозяйку Игнат.

– Ох, мой любимый, – ласково шептала Ольга. – Ты скоро уедешь – я без тебя погибну…

– Ну, дорогая, не преувеличивай…

Эти разговоры возмущали Машу.

– Покарай их Бог! – со злобой думала она.

Ловила их взгляды, касания и удивлялась, как это хозяин, дядя

Валера, ничего не замечает.

Утром остановила его у калитки – хозяин возвращался с ночного дежурства – и дрожащим от волнения голосом выпалила:

– Тётя Оля вчора целовала моего папку…

Он поднял на неё покрасневшие от постоянного недосыпания глаза и укоризненно покачал головой:

– Злая ты… Тетя Оля возится с тобой, а ты…

И сейчас, уткнувшись в материнский подол, Маша вспоминала своё пребывание в городе и громко плакала. Ей хотелось обо всём рассказать матери, но из груди вырывались одни всхлипывания.

– Мама, брось папку: вин тетю Ольгу любе… – только и смогла выдавить из себя девочка.

И хотя Люба ничего нового не услышала, но ей было больно: дочь всё понимает и жалеет её.

– Знаю, все знаю, – горячо, словно оправдываясь, произнесла она. С тобою, малюткой, уже уходила к маме. Тогда волновалась: вырастешь, спросишь, где папа… Шо скажу? Потом опять сошлись. Теперь уж до гроба…

Володька проснулся, сполз с кровати, протёр сухонькими кулачками глазёнки, натянул штаны, глянул по сторонам и вздрогнул от радости: на столе лежал кем-то забытый коробок спичек. Боясь разбудить сестру, крадучись, подошёл к столу, накрыл ладошкой коробок и сунул его в карман.

– Опять сахар воруешь! – прикрикнула на него проснувшаяся Маша.

Володька виновато вздрогнул и отпрянул от стола.

– Ни, не ив,- криво улыбаясь, оправдывался он.

Но Мария уже забыла о брате и лихорадочно одевалась. За окном кричали её друзья: рыжий Лёшка, по кличке Помидор, вечно простуженный Толик, задиристый и драчливый, за что прозвали его

Петухом, подруга Юлька, шустрая, говорливая девчонка.

– Седня гуляем свадьбу, – вваливаясь в комнату, сказал Толик.

– Не спеши, Петух! Я женюсь на Юльке, – покраснев, выпалил Лёшка.

– Все я да я… – покачивая кудряшками, ломалась Юлька.- Нехай седня невестой буде Машка.

– Та я ж целоваться не умею…

– Ну, наряжайся лучше, а вы, хлопцы, столы готовьте,- приказала Юля.

Наконец уселись. Стали пить "вино", красноватый алычовый компот, и, подражая взрослым, кричать: "Горько".

Жених, вытягивая трубой толстые, жирные губы, неумело чмокнул раскрасневшуюся "невесту".

Володьке давно надоели эти "свадьбы", и теперь он нетерпеливо

ёрзал на стуле, стараясь уловить момент, когда можно будет незаметно улизнуть из хаты. Наконец, Володя юркнул в сад. Там вынул из штанин коробок, чиркнул спичкой и в испуге отбросил её в сторону. Озираясь, побежал к отхожему месту, рядом с которым стояла копна люцерны, а чуть поодаль, на настиле из брёвен, лежала общая с дедом скирда сена. Мальчик надёргал сена, сложил его в зарослях за нужником и, всё так же воровато оглядываясь по сторонам, чиркнул спичкой.

Горящая сера отлетела и обожгла ладонь. Володя послюнявил руку и снова вынул из коробка спичку. На сей раз она загорелась. Огонёк, казалось, спрыгнул на сухую траву. Она вспыхнула разом так ярко, что мальчик испугался и отскочил назад. Язычок пламени обхватил кольцом нужник, переметнулся с него на люцерну, лизнул край скирды.

– Ё-маё, шось горить! – выглянул в форточку Лёшка.

– Не чую, – мотнул чубом Толик.

– Сопли утри, не чую, – передразнил его Лёшка.- Вон дым столбом!

Сматывайся, ребята!

Огненный факел поднимался над садом, разбрызгивая искры, треща и извиваясь. Казалось, сейчас запылает всё: и дом, и деревья, и земля…

– Ратуйте, люди добри! – кричала Фёкла и изо всех сил колотила палкой в медный таз.

Пантелей Прокопьевич застыл у окна с тарелкой рисовой каши, которую он тщетно пытался доесть. На седой бороде повисли капли молока, рисинки, а он дрожащей рукой черпал кашу и проливал её на себя.

Со всех сторон с баграми и вёдрами бежали люди. Став цепочкой, они подавали воду на крышу дома и сарая, чтобы спасти от огня хотя бы строения. Некоторые смельчаки, обливаясь водой, подбегали к пылающей скирде и выхватывали из неё охапки сена. Его тут же поливали, и оно, дымя, обугленными комьями валялось на земле. Дым стлался по траве, выедал глаза, и Маша, спрятавшись в зарослях орешника, то и дело вытирала слёзы, оставляя на щеках грязные полосы.