Зинаида Шедогуб - Такая короткая жизнь

– Учу историю и не пойму: развенчали культ личности Сталина, критиковали его, критиковали, а опять то же самое. Вот посмотрите газеты. – Она взяла с тумбочки кипу газет и стала их разворачивать.

– Хрущёв… Наш дорогой Никита Сергеевич… Наш любимый Никита

Сергеевич Хрущёв… Везде только он, его речи, его портреты, хвалебные статьи о нём. Учу: "Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме". Что-то не верится… Надо каждому быть совершенством, а люди так далеки от этого…

– Да, ты права, – поддержала дочь Люба. – Вот с такими коммунистами мы построим… – презрительно кивнула она в сторону

Игната. – Да они мать родную пропьют, какой там коммунизм… Учись, дочка, хорошенько, сдавай экзамены, поступай в институт. Уезжай отсюда подальше… Тут счастья нема!

Пантелей Прокопьевич выгнал корову на толоку и ужаснулся: луг был чёрный: за ночь кто-то распахал целинные земли, и до самого горизонта тёмной скатертью было покрыто поле. Вороны ходили по чернозёму, поедали личинок и червей.

– Вороги! – прошептал старик, и по его морщинистому лицу одна за другой покатились слёзы. Он понимал, что на этом поле уже ничего не посеют: так и будут лежать заветренные глыбы земли.

Пантелей Прокопьевич за долгую жизнь пережил много бед, но никто из его казачьего рода не опозорил себя, и теперь старик не знал, сможет ли смотреть людям в глаза.

– Сукин сын! Убью гада! – твердил он, возвращаясь домой.

Привязав Апельсину к сливе, вошёл во двор и в сердцах полосонул лозиной выходившего из дома Игната.

– Сукин сын! – кричал старый казак. – Коммунизму решил построить!

Шо позоришь наш род? Разве не знаешь, шо у нас отобрали все: и скот, и землю… Як чуть не отправили в Сибирь? Господи, одна коровка осталась и ту сгубыв… Як жить-то будем? Не Зинченко ты, не казак…

Игнат пытался оправдаться, но отец перебил его:

– Знаю, шо скажешь: приказали, мол, не мог ослухаться… Не можешь отстоять интересы людей – уйди, може, кто посмелише найдется… Опозорыв род… Скажуть люды: дурак Иван Донченко продотрядом командовал, все забрав у людей и голод устроив, а дурак

Игнат Зинченко коммунизму строив, запахав луга и последних коров, телят, овец сгубыв… Любка, не выгоняй на толоку Ночку,- впервые повысил он голос на невестку, выводившую корову из базка. – Побьют тебе бабы. Не показывайся, дочка, на улыци…

Старик ещё что-то хотел сказать, но, не договорив, побледнел, схватился за сердце, стал падать. Игнат успел подхватить отца и отнёс его в хату.

Пантелей Прокопьевич не знал тогда и не мог знать, что это была не последняя беда, пришедшая на родную Кубань, что каждый новый руководитель будет ломать старое и строить жизнь по-новому, что скоро по приказу сверху пророют каналы, осушат лиманы, уничтожат животных, птиц, рыб, затем бульдозерами соскребут чернозём, посеют в чеках рис, зальют поля водой, – изменится климат. Станут летать над землёй самолёты, рассыпая химикаты, и заболеет всё живое…

Социализм. Коммунизм. Перестройка. Капитализм. Одни строят – другие разрушают. Сначала людей убивали за частную собственность, сгоняя в колхозы, а потом начнут настойчиво разгонять, но всё это будет потом, а сейчас будут плакать и убивать скот, заполнят мясом магазины и базары, будут продавать его за копейки, потому что есть своих кормилиц крестьяне не могли.

Отторгнутая мужем и многократно им обижаемая, Люба постепенно ушла в себя, в свою боль. Она всё реже и реже появлялась на людях, а если и заходила в магазины, то старалась быстрее что-то купить и уйти. Наталкиваясь на знакомых, улыбалась, но это была не прежняя радостная и искренняя улыбка, которая когда-то украшала её. Теперь губы кривились в грустной и безнадёжной усмешке. Глаза потускнели, словно выгорели на солнце. В них уже не блестела весёлая и лукавая искорка. Смуглое лицо покрылось морщинками. Чёрные волосы поредели и побелели. Фигура потеряла былые формы. Медленно переставляя ноги,

Люба шла домой как на каторгу. Она боялась одиночества, грубости, равнодушия, однообразных дней и ночей.

"Почему я так несчастна?"- постоянно билась в мозгу одна и та же мысль. Кто виноват? Она? Он? Война? Водка? Женщина не знала. Ей было тяжело, но Люба скрывала свое настроение от дочери.

– Пусть живет там, в городе, станет хорошим врачом, найдет себе доброго мужа, – с затаённой надеждой думала она. – Дай Бог, у неё будет другая, счастливая и долгая жизнь.

Днём, когда не было Игната, Люба уходила на кладбище и подолгу сидела у дорогих могил.

Вокруг была тишина. Покой. На ухоженных могилах цвели ромашки. На цветах жужжали пчёлы. Туда-сюда по стеблям растений бегали муравьи.

Пригревало солнце, и Любе хотелось остаться здесь навсегда, рядом с теми, кого любила и кто любил её.

Арба медленно продвигалась вперёд. Позади неё плелись Игнат,

Маша, Митя, родные и знакомые. На телеге, чуть покачиваясь, лежала

Люба. Легкий ветерок ласкал её поседевшие волосы, и лучи солнца чуть розоватили бледное, спокойное лицо.

Было лето. Цвели маки.