Зинаида Шедогуб - Такая короткая жизнь

– А вот так, – с готовностью ответил старик. – Я ж, едят меня мухи с комарами, иногородний, – вновь повторил он. – А жениться в старое время, едят его мухи с комарами, не было возможностей. Все однолетки женились, а я все в бобылях хожу…

Погруженный в воспоминания, Степан нахмурился и замолчал.

– Ну, говори, дед, не томи…

– И, едят меня мухи с комарами, тоскливо мне стало… – продолжил он. – К одной сватаюсь, к другой, третьей – везде насмешки, везде отказ. Ну, довели, едят меня мухи с комарами, до петли…

На ту пору случилось мне быть в Екатеринодаре. Там, на базаре, познакомился я с чеченцем. Хороший чеченец, внимательный…

Степан поперхнулся слюной и закашлялся. Все лицо его вдруг исказилось: маленькие мышиные глазки спрятались под белёсыми бровями, беззубый рот – под большим, уродливым носом. Откашлявшись, старик продолжил рассказ:

– Вот он и говорит: "Что ты такой невеселый?"

– Эх, – отвечаю ему я. – Как же, едят меня мухи с комарами, не грустить, коли за меня ни одна девка замуж не идёт?

Чеченец и советует:

– Лошадь есть?

– Есть…

– Девушки есть?

– Да!

– Ну и дурак… Хватай у колодца девку и увози подальше, чтоб не поймали… Вот и жена…

С тех пор начал я охоту. – Степан улыбнулся, и морщины волнами побежали по его лицу. – А осень уже, едят ее мухи с комарами. Грязь.

Казачата смеются: "Вон чучело на кобыле поехало". Смотрю: у колодца девушка стоит. Маленькая. Большеглазая. Схватил ее, рот зажал – и в плавни…

– А ты, дед, герой! – рассмеялись колхозницы.

– Где там… Искусала. Исцарапала. Казаки ребра переломали.

Досталась невеста…

Утомившись, Степан замолчал, но тишины нет: стучат о носилки деревянные лопаты, мерно поскрипывают веялки, переговариваются люди.

– Эй, Надя! – во всю мощь здоровых легких закричала Полина. -

Скоро у тебэ день ангела?

– Ни… А шо?

– Та погулять хочется…

Полина нахмурилась – смолистые брови сошлись в одну сплошную линию. Улыбнулась – лицо посветлело, и она предложила:

– Надя! Ты мне дюже нравишься. Давай поженимся.

– Ха-ха-ха! Вот выдумала, – засмеялись женщины.

– Хи-хи-хи! – пронзительно завизжал Степан. – Полинка, – пискливым женским голоском спросил он вдову. – А что ты с Надеждой делать-то будешь?

– Найду, шо робыть… Твий, дид, перец отрижу…

Люба ловко подбрасывает лопатой пшеницу и улыбается. Ей всё здесь нравится: и щекочущее пятки зерно, и звонкие кубанские песни, и шутки, пусть грубоватые, но не злые, и то, что рядом с ней мать.

"Чего грустить? – думает она. – Игнат подобрел. Каждый вечер встречает: ведь у меня будет маленький…"

И хотя до родов еще далеко, но беременность уже преобразила женщину: она осторожно двигается, постоянно прислушивается к себе, блаженно улыбается.

Надежда случайно зашла в амбар и испугалась: прямо перед ней метнулись в разные стороны две фигуры и застыли, надеясь остаться незамеченными.

– Кто тут? Отвечайте! – сухо приказала она. – Не то всех сюда скличу…

– Це я, Татьяна…

– А с тобой кто? – строго спросила Надежда.

– Игнат…

– Эх, вы… – задохнулась от гнева женщина. – Шо, паразиты, выробляете? А ты, бессовестна, – упрекнула она Татьяну, – с сыном тягаешься… Та шо с вами балакать?

– Мамо, – нерешительно пробормотал Игнат. – Вы Любу того… не расстраивайте…

– Об цём, зятек, подумай сам! – недовольно бросила Надежда.

Выйдя из амбара, жадно глотнула воздух, прижала трясущейся рукой клокочущее сердце, и стояла так, пока не успокоилась, потом, глядя на алый диск заходящего солнца, тихо сказала женщинам:

– Ну, бабоньки, пора и нам по домам.

Вечерняя синь быстро обволакивала землю, и Люба ускорила шаг. За ней, боясь приблизиться, плёлся Игнат.

– Это та, сука, виновата, – злился он на Татьяну. – Сама приперлась на пасеку. Не дает мне проходу… А моя знает о Татьяне или нет? – мучился он.

Потом, наконец, решился, обогнал Любу и посмотрел на её лицо.

Спокойное. Ласковое. Доброе.

– Вот это тёща! Вот молодец! – воспрянул духом Игнат.

Повеселев, он взял жену под руку и виновато прижался к ней.

Незаметно промелькнуло лето, и наступила осень. Люба крутилась словно белка в колесе, выполняя тяжелую крестьянскую работу, и дни, однообразные и грустные, пролетали чередой, унося здоровье и молодость; но женщина ни на минуту не расслаблялась, чувствуя в себе неистощимый источник энергии. Никогда не жалуясь и не требуя помощи, она копала картофель, сбивала грецкие орехи, рубила дрова, носила мешки с зерном, убирала навоз, белила, стирала, готовила, то есть выполняла ту работу, которую издавна должна была делать любая кубанская казачка.

И никто не примечал, как тяжело переносит Люба беременность.

Жара, спёртый воздух, испарения, исходящие от одежды и человеческих тел – все раздражало её, вызывало приступы изнуряющей рвоты. Ночами беспокойно металась по кровати. Задыхаясь, выскакивала на улицу и, прислонившись к дереву, дремала до утра.

Иногда вместе с ней выходил Игнат. Ласково обнимая жену, он вёл её на сеновал, и Люба чувствовала, что в тайниках его души кроется много доброго и хорошего. И ради этих мгновений стоило жить.

– Хорошо тут! Так пахнет степью! – раскинувшись на сене, говорил

Игнат. – Я ж родывся под стогом…

Он помолчал и прислушался к ровному дыханию жены.

– Спишь?

– Нет, – ответила Люба, наслаждаясь свежестью и тишиной.

– Знаешь, – разговорился Игнат. – Наш батько був видный казак.

Гектары земли. Скотина. Хозяйство. Надорвалась, померла его первая жена – соседка Фёкла, вдова, бросила детей, хату и к нам перешла…

В восемнадцатом родывся Володя, а позже – я. Мамаша уже в летах, сурьезные… Ох, и били ж менэ… Мед, сметана в горшках, мешки грецких орехов – все на продаж, все богатеют… Грошами горище забили… Воровали все – попався я. Привязали меня мамаша к дереву, бьют да приговаривают: "Не лазь, як кит по горшкам!" Убили бы.

Хорошо папаша пришли…

Володя был ласковый, любознательный: то выспрашивает, то с жучками и козявками возится, то ужа кормит, то над книжками сидит, то мамаше лезет помогать. Они сердятся, кричат: "Уберись! Не казачье дило в тесте ковыряться: тоби на кони гарцювать с шашкой в руки!"

Не слушает… Знав столько, что учителя им гордились. А меня…

Игнат на несколько минут умолк, но потом вновь обратился к жене:

– Помнишь Павла Алексеевича?

– Да, – коротко ответила Люба.

– Ох, гад! Из-за него школу бросил! И за шо он меня так ненавидел? – с обидой сказал Игнат. – По классу не ходе: все рядом стоит. Обернусь – линейкой огреет или в патлы вцепится и приговаривает: "Баран! Баран!". Побачу его – весь дрожу…

В марте снежок выпав, рыхлый, мокрый… Нашел я камень, снегом его облепил. Ну и припаял же ему!