Андрей Голяк - Удовлетворение

– Ну что? Может, пригласишь меня войти? – нарушила молчание Пэм.

– Или будем общаться через порог?

– А… Да, конечно! – Батут нервно сглотнул. – Заходи, разумеется!

Тело его сладко заныло в предвкушении тех сексуальных изысков, которым они сейчас предадутся вместе с Пэм на его широкой кровати.

– Только не набрасывайся на неё! – мысленно осадил он сам себя. -

Сделай всё красиво! Веди себя как мужчина, а не как гиперсексуальный прыщавый подросток, которому впервые дали подержаться за сисю!

Колени ощутимо дрожали, а в районе солнечного сплетения обнаружился явственный холодок. Он изобразил гостеприимный жест, приглашая гостью войти.

Но… О нет! Только не это! Радостный рёв – и из соседней двери выныривают совершенно неуместные в данный момент Пепел, Кокс,

Гурген, Митрич и Шурик! Радостные скалящиеся рожи с издевательскими улыбками, целая батарея бутылок в руках и пакеты со снедью. Батут зажмурился, в нелепой надежде, что это обычный глюк со сна и весь этот кошмар сейчас исчезнет, а останется только Пэм. Но мерзавцы не исчезали, а изъявляли настойчивое желание войти. Ничего не оставалось, как отойти в сторону и пропустить их номер.

Толпа радостно вломилась в его мирное пристанище.

– Мы сегодня устроили вечеринку в честь Пэм, – пояснял Батуту словоохотливый Гурген, пока остальные сервировали стол. – Она, бедняжка, в последнее время совсем расклеилась. Вот мы и решили её малость взболтать.

Он подошёл к улыбающейся Пэм, состроил жуткую рожу, шутливо щёлкнул её по лбу и заорал, страшно выпучив глаза:

– А ну быстро становись счастливой! А не то сделаю тебе козью морду!

Пэм улыбнулась в ответ – сейчас она выглядела гораздо живее, чем несколько часов назад.

– Тётка, – хлопнул её по плечу Кокс, – не кисни! Жги-гуляй! Жизнь короткая, так возьми от неё всё! И насрать на траблы!

– Мы малость выпили и решили навестить тебя, старичок, – продолжал свои пояснения Гурген. – Зачем тебе скучать в одиночестве

– от этого могут появиться даже мысли о самоубийстве, если верить исследованиям западных психологов! Уж лучше роскошно оттянуться в нашем обществе – благо дело, есть чем! – Гурген простёр указующий перст на бутылки со спиртным и горы ништяков на столе. – Ну, а чтобы наше появление было более эффектным, мы решили немножко пошутить. Ты ведь не в обиде, чувак?

Батут только бессильно скрипнул зубами. Развели, суки! Как лоха развели, ёбанная дёда кочерга! Эххх… Прощайте, сладкие мечты! Для меня в этой жизни остаются только малолетние дуры! А на твой светлый образ, Пэм, я могу разве что подрочить в ванной!

_Current music: Thelonious Monk "April In Paris"_

Вот эта ямочка на подбородке – признак упрямства. Так всегда мама говорит… Да что тут спорить – Даша и сама прекрасно знает о том, какой упрямой может быть иногда. Даже себе во вред… Мягкая, пушистая, котёнок, девочка с большими глазами, удивлённо наблюдающая мир, – временами она умела "твердеть" до неузнаваемости.

Перечеркнуть всё немедленно – иначе просто не хватит сил. Гадко, паршиво, грязно так поступать – Пэм просто не заслужила, чтобы с ней обращались подобным образом. Но Даша чувствует, что может только уйти, ничего не объясняя, оставив все вопросы неотвеченными, постель незастеленной, дверь незапертой. Резко и размашисто – в брызги, вдребезги… Оставить позади всё бесконечно важное – тесноту ночей, нежность, ладошки, капельку крови на губе (ты хочешь перечислить всё поимённо? тогда не хватит места на этих страницах), времени на расставания всегда мало, хотя здесь что-то другое. Даша знает, что ей будет недоставать всего этого, но она боится что её неправильной

любви может хватить на всю жизнь и даже больше. Неплохой сюжет для психологического фильма – две старушки-лесбиянки и между ними неподеленный Пепел даже много лет спустя… Хотя, они его и не делили-то никогда…

Сотовый снова трезвонит – наверное, в сотый раз за день.

Сотовый-сотый, сотый-сотовый… Даша твердит про себя эту мантру, пытаясь отвлечься от непреодолимого желания ответить на звонок.

Сотый раз звонит сотовый, сотовый в сотый, скоро будет двухсотый…

И тогда сотовый станет двухсотовым… Отключить звук и не париться.

Нет, не получится – Даша должна знать, что Пэм не устала ждать её.

Что в любой момент можешь ответить и весь этот кошмар немедленно закончится. Сотовый, двухсотовый, трёхсотовый…

Можно считать себя не такой как все, можно сколько угодно поднимать себя над серой массой большинства, можно раскрепощаться до изнеможения, но когда неожиданно обнаруживаешь, что ты действительно несколько в стороне от толпы, что игры в независимость закончились и вся твоя жизнь подчиняется совсем иным правилам – здесь есть чего испугаться. Дашу с детства программировали на нормальное женское счастье – выйти замуж за хорошего парня, нарожать ему детишек, сколько удастся, и мирно-счастливо стариться в унисон. Да что здесь изобретать – наши матери-бабки-прабабки так жили и нам завещали.

Природой так заведено, а против природы не попрёшь. И эти ночные игры, Пэм с её хищно-ласковым зверьком и ожогами прикосновений, кокаин, вино в ванной на её коже, слюна, мгновенно высыхающая на сосках, слова-кристаллики, разъедающие укрытие – всё это не укладывается в схему. Ты просто испугалась подруга, испугалась настолько, что вычёркиваешь напрочь всё, что имеешь. Лучше ничего, чем не как у всех. Так что больше никогда не пизди о своей долбанной внутренней свободе – её у тебя и в помине нет…

Курить, зависнув на бесконечном внутреннем монологе, задумчиво уставясь на тлеющий кончик сигареты и вздрагивая при очередном звонке телефона, ставшего уже двухсотовым…

Был момент, когда Даша часто изменяла Пэм, наугад выдёргивая из безликой мужской массы, перманентно варившейся в бурлящем котле местной богемы, отдельных особей – а вдруг срастётся, вдруг случится то самое, настоящее, правильное, чтобы без внутренних уступок и компромиссов, без балансирования на грани можно-нельзя. Но никогда не получалось ничего путного, только вымученные совокупления с натужными ласками, после чего приходилось часами отмокать в ванной, тщетно смывая чужие запахи с захватанного, затёртого дежурными прикосновениями тела. Но ощущение грязи оставалось, его его ничем не смоешь. А ещё – острый стыд и комок невыплаканности, плотно застрявший в горле и мешающий дышать. И глаза Пэм – она ведь знала о каждом из них – глаза Пэм, только глаза и ни слова упрёка.

Здравствуй, дорогая, я ждала тебя, не ложилась, просто не хотелось спать, бессонница, видишь – глаза красные, давай я сварю тебе кофе, вот круассаны, любимая, я очень скучала по тебе, завтракай, а я буду просто сидеть и смотреть. Лучше бы Пэм её ударила, что-ли…