Яков Арсенов - Тринити

— Да уж прямо! — стоял на своем Артамонов. — Просто вместо красной рыбы ели бы селедку! А Прорехов занимался бы винокурением под «Приму», а не под «Мальборо». Вот и вся разница. А по большому счету ничего бы не изменилось, Артур. Ты можешь легко перестать финансировать наши излишества, ведь тебя никто не просит. Или тебе неудобно употреблять все это одному на наших глазах? Для меня такие вещи — проходные, они вторичны, главное — развиться и удержаться на рынке. Чуть позже это автоматически даст остальное. А фарца скоро закончится, и перекидки товара выйдут из моды, потому что не смогут обеспечивать даже хлеб. Сейчас надо развивать базу, или, как учили на политэкономии, помнишь? — товары группы А.

— Ну, и много вы наморосили себе в карман этими вашими товарами?! бахвалился Варшавский. — Я знаю одно — до сих пор мы жили на мои телодвижения! И если вы считаете, что моя задача организовывать текучку пока вы занимаетесь вечным, вы глубоко ошибаетесь! Я тоже не двужильный!

— Не занимайся приписками, Артур, — посоветовал ему Прорехов, социализм уже закончился.

— Лучше расскажи, что с прибором и где деньги? — спарился в теме с Прореховым Артамонов. — Пора оплачивать телеоборудование. На носу выборы, и ты сам знаешь, как нам нужен канал или программа. Если не захватим эфир, придется туго.

— С прибором проблемы — мой друг влетел, — признался Варшавский. Деньги подвисли.

— Не понял, — нахмурил бритый череп Артамонов.

— Проплатил за микросхемы в оффшор, — промямлил Артур, — и ни микросхем, ни денег.

— Прекращай говорить на своих дурацких алголах! — слезно попросил его Артамонов. — Меня это начинает раздражать! Давай-ка мы пройдемся чисто по железу, без всякого софта!

— Как это? — отстранился Варшавский. — Драться, что ли, предлагаешь?

— Да нет, — успокоил его Артамонов, — я предлагаю проговорить тему без соплей, по существу вопроса. А то мы все ходим вокруг да около.

— Давай, а кто против? — уселся во фронт Варшавский.

— Ты можешь ответить конкретно — когда будут деньги? — спросил Артамонов.

— Как только, так сразу, — сказал Варшавский.

— Хорошо, спросим мягше, — произнес Артамонов уже спокойнее. — Какие прогнозы относительно возврата денег?

— Не знаю, — так же спокойно ответил Варшавский.

— Что обещает друг? — вел заседание Артамонов.

— Окончательного ответа нет, — докладывал обществу сам-Артур.

— Тогда у меня есть к тебе серьезное предложение, — привстал Артамонов. — Ты летишь и возвращаешься назад, если только вырвешь деньги. Или не возвращаться никогда!

— Мы с Галкой можем уехать отсюда прямо сейчас! — согласился Варшавский. — Я понимаю, что у меня не пошли дела, акции «РИНАКО» ничего не дают, сделка по прибору провалена! Мне не везет. Здесь у меня никаких перспектив.

— Не смеем задерживать. Но есть одно но… — сказал Артамонов. — Этому региону за время нашей совместной деятельности мы задолжали миллиард деревянных рубликов. Поэтому, чтобы не утруждать себя утряской этих отношений, пиши расписку на треть суммы и катись к черту!

— Ничего я писать не буду! — отказался Варшавский.

— Тогда тащи из дома технику, она висит на балансе! — потребовал Артамонов. — А после этого — вперед и с песнями!

— А кто мне заплатит за годы, которые ушли ни на что?! — попытался пересмотреть Варшавский договор сам-Артур. — За потерянное здесь с вами время! Я ведь остался ни с чем!

— Ты и был ни с чем! — быстро подвел баланс Артамонов. — Мы все вместе рассчитывали на потом. Ты сам принимал решение приехать сюда. Тебя никто не звал. Никто твоих моральных потерь оплачивать не собирается. Но мы находимся почти у цели, надо немного выждать, и все срастется.

— Я устал от вечного выжидания, — вскрыл свои внутренности сам-Артур. Пашем здесь на каких-то непонятных кураторов!

— Меня тоже иногда подмывает бросить все дела и уехать на Селигер, сделал себе харакири Артамонов. — Устроиться там подпаском и пасти под эгидой ЮНЕСКО табун озимых овец. Или закопаться в сарае у самой воды и описать наши избранные ходы с легкой иронией! — поделился он тайными желаниями. — Но сейчас не до этого — мы почти у финиша. Еще немного, и наши вложения — и моральные, и финансовые — начнут отбиваться. Через совсем короткое время вся наша политика превратится в устойчивый бизнес. Газетный передел в стране в полном разгаре, но и он скоро закончится. В принципе, нет ничего страшного в том, что по твоей милости пропали деньги. Меня просто пугает твое отношение к этому. Нет никакой беды в том, что мы не вернули «СКиТу» часть кредита, мы ведь запустили его в дело. И случись неудача виноваты не мы одни, потому что подписывались под бизнес-планом вместе с банком. Главное — «унитаз» стоит на месте, его никто не увел. Отделывай потихоньку, ставь «жучки» — ведь у нас, если ремонт, значит, новые хозяева устанавливают новые «жучки» — сдавай в аренду и возвращай деньги. А вот с твоим долгом, Артур, не поработаешь. Разве что бандитов нанять, но они заберут половину, а то и вообще все. Ты увел деньги не у нас, а из города, в котором они взяты. Деньги — черные, какие угодно — должны оставаться на месте и крутиться неподалеку. Только тогда можно довести задуманное до конца, никого не опасаясь. Эта мысль, что деньги кредитора рядом и не уплыли, — успокаивает его. Он живет в иллюзии, что они вернутся. И наконец, привыкает, что они уже — не его. И если деньги не пропиты и не протраханы, а пущены в дело, и особенно, если дело это кредитору неведомо — его начинает одолевать печаль и гордость за то, что именно на его деньги создано неведомое ему дело. И он всем говорит, что самолично выделил деньги на ловкую идею — на телестудию, типографию или на картинную галерею. Поэтому прав тот, кто обеспечивает перманентный напор идеи! Чтобы получилось дело, паренек, из него нельзя выводить оборотные средства. Их туда надо без конца подтягивать и вваливать, вваливать! Увод денег наказуем. Такое не прощается. Нас достанут и будут вправе наказать! Себе надо брать меньше, чем позволяет обстановка! Ты же все это знаешь сам!

— Знаешь сам, — повторил Варшавский конец фразы. — Только мне все это на фиг сперлось!

Надо ли объяснять, что Артур с Галкой со временем уехали. Сначала из города, а потом дальше — свалили в Штаты. И может быть, были правы. Придумывать себе опасности, а потом пытаться через этот костер перепрыгивать — это могло прийти в голову только безмозглой Снегурочке. В таком групповом подходе к жизни было и впрямь больше «садо», чем «мазо».

Макарон загрустил и перестал мочить корки — рассказывать что-либо веселое, как это бывало в прошлые времена, ему стало лень. Во всех спорах он не придерживался ни одной из сторон. Как пшеничная сушка от легкого нажатия ладонью, он в момент распадался на четыре равные части — для Артамонова, Прорехова, Варшавского и Светы, за которой все собирался когда-нибудь выехать.