Яков Арсенов - Тринити

Пока девушки догадались, что надо разбить стекла, прошло какое-то время.

Макарон сказал, словно во сне:

— Палас сухой, как палубы со всеми бригадирами. На трассу всех бригадиров! Как в Цюрихе. Да, мам?

Между передними сиденьями лежал лист бумаги с нацарапанным текстом: «Не хоронить три дня. И подпись — клофелин».

Скоро и Макарон, и Артамонов пришли в себя.

Самих выборов и их результатов дожидаться не стали — пропади оно все пропадом!

Все, кто был в состоянии это вынести, занимались похоронами Ульки Макарон убедил ее родителей проводить ее в последний путь здесь, в городе.

Тем временем спаренный номер «Лишенца» произвел эффект разорвавшейся бомбы. Бризантный заряд первого выпуска перешиб все встречные информационные потоки. А вышедший за ним следом второй выпуск просто размазал и без того едва шевелящиеся остатки. В нем, в этом номере, расписывалось по пунктам все, что произошло накануне выборов.

Область проголосовала за кандидата Макарова целиком и полностью, а вот город уклонялся до последнего. К часу ночи у Макарова набралось тридцать процентов голосов, а у Платьева со всеми остальными кандидатами — только сорок. Потом поступили уточненные данные — тридцать девять процентов у Макарова и сорок один — у Платьева вкупе с другими.

После этого информацию по радио- и телеканалам сообщать перестали. К четырем утра не отчитались только три участковые комиссии. Как они изменят предварительный расклад, предположить было трудно.

Окончательные результаты выборов утаивались до обеда следующего дня. И только когда тянуть было уже некуда, избирательная комиссия сообщила итоги кандидат Макаров победил с перевесом в три процента. Он собрал половину всех голосов, что означало победу в первом туре.

Избирательная комиссия долго не вызывала губернатора Макарова для вручения ему Свидетельства о вступлении в должность. Квазисудебные органы рассматривали споры, связанные с итогами голосования. Макарову вменяли в вину то, что его фамилия была выделена синим цветом и вся информация игрою красок печатной машины WIFAG подавалась так, будто выборы уже состоялись и результаты известны. А материалы в «Лишенце» были смонтированы так, будто новый губернатор — не Платьев, а Макаров. Так что введенный в заблуждение электорат якобы ничего не понял, подошел к урнам формально и проголосовал, как бросилось в глаза. Это явилось основанием для того, чтобы в судебном порядке оспорить результаты. Проигравшая сторона подняла кипеж, но фокус не прошел. Да и не мог пройти. По той причине, что губернатор Платьев, как лежачий больной, «делал под себя». Делал все. И в том числе и Устав области, который был сделан настолько под себя, что обратного хода не могли дать даже форс-мажоры.

После похорон Ульки «лишенцы» вернулись к теме выборов.

В городе как раз заканчивался социализм в отдельно взятом регионе.

Говорят, город становится родным, если у тебя здесь кто-то родился и кто-то умер, когда у друзей образовалась семья, а у близких появилась могила. Похоже, так оно и получалось.

Четыреста тысяч избирателей, проголосовавших за кандидата Макарова, были неплохим стартовым капиталом для очередного демократического рывка.

Вступив в должность, губернатор Макаров не пошел ни на какие широкие официальности, он устроил тихий прием на дому. Эта условная инаугурация была в какой-то степени поминками Ульки. Родители Ульки, эти милые и почтенные ровесники Макарона из Самары, очень похожие на предков тургеневского Базарова, обрели уют среди совершенно незнакомых им людей. Они знали только одно — это были друзья их дочери. По их лицам было понятно, что Улька давно ушла от них в жизнь и не собиралась возвращаться. Они задолго до этого случая смирились с тем, что их дочь человек не домашний. В какой-то момент общения им пришла идея пойти наконец на поводу у дочери и переехать на постоянное место жительства сюда, к ее могиле.

Кроме родителей Ульки на прием пришли только свои — Николай Иванович Нидворай, Маргарита Павловна, топ-модель Дитяткина с Давликаном, график Фетров, комендант «унитаза» Ренгач, старший печатник Толкачев, трезвенник Завязьев с горстью своих коллег, «сестры» Изнанкина и Флегма, Шарлотта Марковна с дочерью Жабелью, отец Волович, референт Журавлева, монтажница Ясурова и бунтовщица Страханкина, прошедшая в Государственную думу по партийным спискам.

Как и многим другим социальным объектам — площадям, улицам и городам, перестройка и демократизация вернула Макарону его историческое имя. После того как пришло поздравление от Президента, стало неудобно называть аксакала по-старому. Таким образом Макарон обрел свое второе рождение — теперь все обращались к нему так: Владимир Сергеевич или губернатор Макаров.

На кухне хозяйничала тетя Паня.

Дастин ездил верхом на Беке и требовал настоящую лошадь.

Дебора занималась ребенком.

В камине потрескивали дрова.

Артамонов с Прореховым играли в шахматы, а сбитые фигурки бросали в огонь.

Макаров очнулся. В пространстве, где он себя обнаружил, хозяйничал сумрак. Взгляд в автономном режиме наполз на труп, очертания которого едва угадывались на фоне сырого подзола. Неожиданно на передний план пришла мысль: не себя ли, часом, вот так отстраненно и в ореоле видит Макаров с высоты своей души, примостившейся на насесте перед окончательным улетом? Но соображение это как пришло, так и улетучилось в один миг, потому что себя, поджав подбородок до упора, Макаров увидел на лежанке в целости и сохранности. Значит, живой, обрадовался он, а это уже полдела. И тут же вспомнил свое имя — Владимир. А отчество? Или хотя бы прозвание? Мономах? Красно Солнышко? Вольфович? Игнатьевич? Владимирович? С этим было сложнее ни отчества, ни прозвища так и не вспомнилось.

Но если я живой, то кто же в таком случае там, на полу? Да еще в такой надломленной позе… Как будто собирается лететь…

Умудрившись осмотреться по сторонам — а шею так и ломило даже от легкого шевеления, — Макаров попытался понять, где он и что здесь произошло накануне. Он по возможности напряг память, но ничего конкретного на ум не пришло. Память зависла. Взгляд, словно чужой, впустую скользил по углам и проваливался в вязкую полутьму. Сумрак, куда для совещания поминутно удалялись мысли, неуловимо клубился и обволакивал все, к чему приближалось и чего пыталось коснуться сознание.

Макаров никак не мог подступиться к главному вопросу: кто он?

Возникало ощущение, что сумрак висит не вокруг, а в мозгу. Действительность маячила где-то рядом, но схватить ее за руку не получалось.