Владимир Романенко - Жди, за тобой придут

Когда встреча состоялась, Савва-Джон и Таня произвели друг на друга самое, что ни на есть, благоприятное впечатление, в результате которого первый оказался приглашённым на свадьбу, а последняя ещё долго вспоминала редчайший талант иностранного происхождения, так поразивший её художественный вкус своей блестящей лексической неординарностью.

О темах, длительно и подробно обсуждавшихся между ним и Костей, англичанин не обмолвился в тот вечер больше ни словом.

Через две недели, на свадебном торжестве, его необыкновенную фигуру и изысканную велеречивость отметили многие гости, а вот случая надолго уединиться с женихом и невестой для приватной беседы ему так и не выпало, как, впрочем, и всем, кто сидел далеко от их стола.

Во второй день свадьбы, гораздо менее официальный, у Джона нашлись какие-то срочные дела и явиться к празднику он не сумел. А дальше у супругов был медовый месяц в Египте, по прошествии которого никаких следов англичанина в столице не обнаружилось.

От Сенечки, оказавшегося единственным доверенным лицом у иностранца, Костя и Таня узнали, что того по срочной необходимости вызвали в Лондон, но он передал молодожёнам самые пылкие приветы, а с ними — надежду на будущую встречу в Москве.

Однако встрече этой не суждено было состояться, так как в ближайшие годы неведомые пути Саввы-Джона пролегали далеко от русской столицы, а адресов и телефонов он никому не оставил.

Через год после свадьбы Костя получил, наконец, долгожданный титул MBA и сразу покинул стихию русской коммерции, определившись на службу в модную консалтинговую фирму английских корней. Здесь его ожидали, наряду с высокой зарплатой, необычайно быстрый карьерный рост, а также ненормированный рабочий день, частое отсутствие выходных и длительные командировки.

Именно эта фирма, в конце концов, посчитала возможным устроить для своего талантливого менеджера почётный секондмент в Голландию, и именно её антверпенский офис радушно принял Костю, когда тот, оглядевшись в Европе, захотел поменять свою постоянную резиденцию и пустить корни на благодатной бельгийской земле.

Вот только с новой супругой отношения у него до конца не сложились.

В России конфликтов не возникало: Костя пахал как вол, носился по командировкам, веселился с коллегами, копил денежные знаки и верил в светлое будущее, в то время как Таня присматривала за домашним очагом и развлекала себя, как могла, посещением разнообразных богемных тусовок, картинных галерей и эзотерических кружков.

Они проводили вместе отпуска, ночи и, изредка, выходные, если у Кости на работе не случалось аврала. Этого было достаточно, чтобы крепкие брачные узы не ослабевали.

Но в Голландии овертайм был не в моде. А шляться с коллегами по барам и дискотекам каждый день считалось чем-то из ряда вон выходящим.

В течение всей рабочей недели Костя являлся домой в начале седьмого. Каждую субботу и воскресенье они с Таней проводили в компании друг друга. Поначалу безумно радовались такому повороту событий, пытались использовать свободное время по максимуму: ведь столько всего можно было посмотреть вокруг. Но через пару лет, когда носиться по ближним и дальним окрестностям уже надоело, в их досуге начало прорисовываться некоторое однообразие, и Таня стала — как бы это помягче сказать — «тихонько поскуливать».

С голландцами общего языка, равно как и общих интересов, она не находила. Да и среди эмигрантов не было таких собеседников, которые могли составить хотя бы подобие её московского общения. Танины поездки в Россию становились всё более частыми и затяжными, а возвращалась она из них, как правило, с лицом, отнюдь не излучающим восторг по поводу встречи с их новым домом.

Костя знал, к чему всё шло и, когда она во время очередного отпуска (на пару месяцев) сказала по телефону, что больше не вернётся в Голландию, он даже не удивился.

Поначалу решили не разводиться. Собственно, Таня ждала, что Костя всё бросит и приедет к ней. А Костя, хоть до конца в это и не верил, в тайне надеялся, что она одумается и пересилит своё неприятие Запада ради сохранения семьи.

Но не случилось. Молодой, симпатичной девушке сложно было сохранить верность далёкому мужу в огромном мегаполисе, который кишел желающими разделить надвое её хрупкое одиночество.

Костя в это время ни с кем не знакомился, хотя особы противоположного пола интерес к нему испытывали всегда. Некоторые сотрудницы-голландки совершенно не стеснялись открыто заигрывать, но Костин женатый статус был для них непреодолимым психологическим барьером.

Русскоязычные эмигрантки проявляли куда меньший формализм, зная от Тани, как обстоят дела, но и их усилия долгое время оказывались бесплодными. Лишь когда через третьих лиц Косте стало известно, что его жена встречается в Москве с каким-то художником-абстракционистом, и что тот временами остаётся ночевать в их бывшем семейном гнёздышке на проспекте Мира, — только тогда Костя стал позволять себе некоторые осторожные и невинные шалости.

Минуло около года прежде, чем на Костин электронный адрес пришло коротенькое сообщение от Тани с лаконичной просьбой о разводе. Объяснять какие-либо причины своего решения она не посчитала целесообразным. Но никаких объяснений и не требовалось.

Костя на тот момент уже был морально готов к печальному, но закономерному финалу их десятилетнего союза и ответил ей согласием. Через два месяца он слетал в Москву, чтобы поприсутствовать на бракоразводном процессе, после чего вернулся в Утрехт с некоторой экзистенциальной грустинкой в глазах и нестираемым штемпелем «свободен» в паспорте и в душе.

Костю отослали за водой, заказали новую поленницу дров и вежливо попросили оборудовать два внешних и пять внутренних костров — по одному в каждой юрте.

Когда он закончил свой труд и был от пуза накормлен, на алтайском пятачке стали собираться люди. Отовсюду доносилась английская речь. Опытное, тренированное ухо — такое, каким обладал Костя, — могло различить, по меньшей мере, три её главных разновидности: собственно британскую, североамериканскую и «третью», смешанную, отличавшуюся, как от первой, так и от второй.

«Шаманы всех стран соединяйтесь!» — подумал Костя и зашагал в сторону Мишиной юрты.

В одном из чумов Баир со свитою уже камлали. Ещё в одном Николай, верный духовно-коммерческой агенде, начал приём кандидатов на обследование, коих понабежало со всего лагеря довольно много. В двух чумах творилось непонятно что: судя по всему, англоязычная братия, подошедшая для обмена опытом, бурно и оживлённо вела переговоры со своими сибирскими коллегами. И только у Мишиной юрты, стоявшей немного на отшибе, не вертелось никакой посторонней публики.