Кристина Паёнкова - Бегство от запаха свечей

– Ты так похорошела, Катажина, – вступил в разговор пан Баранский, – что прямо не верится. Збышек рассказывал, что ты очень изменилась, но такого я все же не ожидал! Жених у тебя есть? Тебе замуж пора! А наш чудак сватается по четыре раза в год, мы уж и не надеемся, что когда-нибудь это произойдет всерьез. А ведь и ему пора. О тебе он говорит с большим уважением. А я, знаете, тут до вашего прихода в бинокль смотрел, ведь сегодня на Одре регата. Хотелось увидеть, кто победит. Красивый вид спорта – гребля!

Мы пробыли у Баранских час с небольшим. Разговор не клеился. Его поддерживали только мама и хозяин дома. Когда мы прощались, Баранские пообещали прийти в воскресенье посмотреть нашу квартиру, и пан Баранский даже попросил маму испечь печенье, которым она угощала их однажды во время оккупации.

– Очень милые люди. Сегодня разговора у нас не получилось, но я думаю, это из-за моего плохого настроения. Я все время переживала, что не могу поделиться своей бедой даже с такими близкими мне людьми. А Баранская чудачка. Когда мужа нет, она рассуждает вполне толково и держит себя свободно, но стоит ему войти в комнату – ее уверенности как не бывало; говорит, а сама все на мужа поглядывает, как он, одобряет ли?

Улыбаясь своим мыслям, мама вдруг заговорила совсем о другом: Стефан настойчиво уговаривает ее ехать с ним в Вислу. Я поняла, что мама ждет с моей стороны поощрения, и сказала:

– Поезжай, мама, раз ему так хочется. Возьми с собой денег – не понравится, переедешь на другую квартиру или вернешься домой. Когда вы закрываете ателье?

– В июле, на весь месяц. Уже получили разрешение. Но после твоего вызова в прокуратуру и всех этих историй с работой мне бы следовало остаться. Не поеду. Может, перенесем отпуск на август…

– Нет, нет, ведь вернется пани Дзюня. Вернется насовсем, иначе ее выпишут, и она потеряет жилплощадь. Управляющая домами сказала, что ее необходимо предупредить, и я ей написала. Ирена переезжает в Стжегом, квартира будет пустовать. Спасибо нашему домоуправу – хорошая женщина и прекрасно относится к пани Дзюне, если б не это… Поезжай, мама!

– Ну раз ты настаиваешь…

Я разыскала Фронтчака и обрисовала ему свое положение. Он задумался, закурил и начал молча ходить по комнате. Я смутилась и сказала:

– Если это для вас затруднительно…

– Нет, нет, – перебил меня Фронтчак, – Но я вижу лишь один выход: обратиться в комиссию партийного контроля. Если вы враг народа, пусть у вас отберут партбилет и велят повеситься. А если нет – пусть вас защитят. Пошли сразу же, нечего время терять.

Я впервые вошла в здание Воеводского комитета ПОРП. Внизу стоял милиционер. Это было для меня неожиданностью.

Фронтчак, однако, чувствовал себя здесь как дома. Никого ни о чем не спрашивая, он вошел в одну из телефонных кабин, набрал номер, сказал несколько слов и вышел.

– Сейчас получим пропуска, теперь такой порядок: ты договариваешься по телефону с тем, к кому идешь, и только тогда милиционер выдает пропуск. Это тоже усиленная бдительность.

– Товарищи Фронтчак и Дубинская здесь? – позвал милиционер, сидевший у окошка.

Мы поднялись по лестнице. Всюду сверкающий, натертый паркет, ковровые дорожки – словом, роскошь. На пятом этаже Фронтчак остановился у одной из дверей и улыбнулся мне.

– Это здесь. Войдем. Вот товарищ Альбин, – он показал на мужчину за столом. – Мы с ним знакомы меньше года, но проговорили уже не одну ночь. Расскажите ему все, как есть.

Фронтчак поздоровался с Альбином и, считая свою миссию оконченной, удобно расположился в одном из кресел с газетой в руках.

– Ну, выкладывайте, в чем дело, только спокойно, не горячась, – сказал товарищ Альбин усталым, пожалуй даже сонным, голосом. Его живые и словно бы воспаленные глаза изучали мое лицо. Он казался старше Фронтчака, возможно, потому, что был явно болен.

Я не знала, с чего начать. Боялась, что этот усталый человек меня не поймет, что он поглощен чем-то очень большим и важным и мое дело покажется ему слишком незначительным.

– Давайте, Дубинская, давайте! – подбодрил меня Фронтчак.

Неторопливо, тщательно подбирая слова, я рассказала обо всем.

– Но техникум вы не бросили? – это был первый вопрос.

– Нет, конечно. Вы представить себе не можете, как мне помогла учеба. Вместо того чтобы без конца терзать себя мрачными мыслями, я садилась за учебники.

– Сколько лет было вашему отцу?

– Сорок три.

– Молодой еще, – сказал товарищ Альбин, вздохнув. – Да, дело какое-то туманное и некрасивое. Если б можно было доказать, что всю кашу заварил один и тот же человек, мы бы с ним разделались в два счета. Боюсь, однако, что это не удастся. Поэтому прежде всего займемся вашим трудоустройством. Завтра первое число; работать вы начнете с завтрашнего дня. Вот закончим разговор, и вам дадут направление. Я сам предупрежу секретаря парторганизации. И директора тоже. Не беспокойтесь, работать вы будете, – Альбин замолчал и провел рукой по лбу, словно сгоняя муху. – А насчет остального поручиться не могу…

– Для меня работа – самое главное. Теперь, после смерти отца, мне приходится и бабушке помогать. Она хоть и получает пенсию, но… У нее только одни цветы остались.

– А она что, живые цветы разводит или делает бумажные для продажи?

– У бабушки участок, она там выращивает розы и тюльпаны. Это ее единственная радость. Еще при жизни отца она как-то сказала, что стоило шестьдесят лет мучиться, чтобы, наконец, получить возможность заняться любимым делом.

– Вы, говорите, розы выращивает? Так ведь и я тоже. Очень бы хотелось посмотреть их, может, обменяемся какими-нибудь сортами. У меня есть кое-что интересное.

– Ты, Альбин, снова за свое. Вы с этими розами, Дубинская, в самую точку попали. Мы с ним тоже благодаря цветам познакомились. Может, вместе сходим к бабушке?

– Лучше я один. Вроде случайно. Тем более что я с бабушкой и побеседовать хочу. Где у нее участок?

– В садово-огородном хозяйстве «Сказка». Ее там все знают, найдете сразу.

Час спустя я получила направление в большой строительный трест, пошла туда, и меня сразу же оформили на работу в отдел капитального строительства.

Новое место работы казалось мне совершенно непохожим на предыдущее. Организация была значительно крупнее, да и я сама изменилась, стала молчаливой, как бы запуганной, неохотно вступала в разговоры, старалась держаться в тени. Мама уехала со Стефаном в Вислу. Пани Дзюня обещала в конце июля вернуться во Вроцлав насовсем. Город, раскаленный от солнца, пропитанный запахом кирпичной пыли, был ужасающе пуст и тих.

Как-то вечером забежал Збышек и пригласил меня в кафе-мороженое.

– Знаешь, Катажина! – рассказывал он с радостным возбуждением. – Я познакомился с потрясающей девушкой. Чудо природы!