Андрей Волос - Победитель

— Товарищ майор, вы это серьезно говорите?

— Да уж не шуточки шучу, — вздохнул майор на полтора тона ниже.

Нет, все-таки нормальный, наверное…

— Ну, тогда я пойду, — сказал Плетнев, поднимаясь.

Дознаватель взвился:

— Куда? Я вас не отпускал!

Он был старшим по званию.

Медленно, не сводя с него глаз, Плетнев подчинился приказу и сел.

— Отвечайте! — орал он. — Вы наблюдали случаи мародерства?

— Я — случаев мародерства — не наблюдал, — раздельно произнес Плетнев.

— Но капитана Аникина вы сразу после штурма видели?

— Видел.

— А ведь точно известно, что Аникин шарил по карманам! Хотите следствие в заблуждение ввести?!

Плетнев молчал.

— Сказать нечего? — Дознаватель злобно усмехнулся. — А вы знаете, что у Большакова в куртке нашли большую сумму денег? Откуда они, спрашивается?

— Ромашов получил в посольстве суточные. И передал Большакову. А куда нам их надо было нести перед боем — на базар? Аппаратуркой закупаться?

— Не паясничайте, Плетнев! Вы точно знаете, что Ромашов получал, или вам так кажется?

— Я при этом не присутствовал. Я это знаю от Ромашова.

— Все с чужих слов!.. После штурма сказал?

— Нет, до штурма. Он при мне передавал их Большакову.

— Ну, допустим… А что вам известно о найденных во дворце драгоценностях? Где они? Тоже отнекиваться станете?

— Не было никаких драгоценностей.

— Неужели! — воскликнул дознаватель, поймав его на явной лжи. — Разве майор Ромашов не при вас об этом хвастал?

Плетнев сорвался:

— Мы друг друга найти не могли, не то что!.. Вот что я оттуда вынес! Единственная драгоценность! Хорошо, что не в башке!

И со стуком положил на стол перед ним свою любимую пулю.

Дознаватель тут же смахнул ее ладонью на пол.

— Нечего мне тут свои сувениры показывать!

Честно, он не понимал, что происходит. Он нагнулся, поднял ее, сжал в кулаке.

В голове у него стало что-то медленно взрываться.

Вспышка — слепо ворочающаяся БМП наезжает на раненого Зубова.

Вспышка — рука Епишева болтается на сухожилиях.

Вспышка — нога в ботинке разбивает стеклянную дверь, осколки стекла; граната, медленно летящая в темноту; взрыв.

— Ты, может, героем себя почувствовал?! Съездил пострелять, так и ноги на стол?! А если б неудачей все закончилось, знаешь, куда бы ты свое геройство мог засунуть?

Вспышка — кафельная белизна морга, лицо Астафьева.

Вспышка — изумленный взгляд умирающего Кузнецова.

Вспышка — Вера в белом забрызганном кровью халате кричит: «Фашисты! Фашисты!..»

Вспышка — в него в упор палит гвардеец Амина…

И еще — лицо бьющегося о дно баржи тонущего мальчика…

Дознаватель встал, обошел стол, остановился перед ним. Плетнев медленно поднял взгляд.

— Вообще бы такого человека не нашли! Не было бы тебя! В списках не значился! Понял? И «звездными» списками вашими наградными — можете подтереться!

Вскакивая, он ударил снизу кулаком в челюсть.

Дознаватель с грохотом обрушился на стул.

Треснулся головой о бетонный подоконник. Повалился на пол.

Плетнев еще раз саданул его — ногой.

Под головой уже растекалась лужа крови.

Дверь распахнулась, в кабинет ворвался Карпов, за ним Ромашов, Аникин…

— Прекратить!

Он стоял неподвижно…

Аникин приехал к нему через полгода, когда разрешили свидания. И сказал, что в ту секунду его не узнал. По его словам, он даже удивился — откуда, мол, здесь взялся совершенно чужой человек?

Заснеженные леса молчат под хмурым небом.

Если смотреть с вертолета, видны белые пятна замерзших озер.

Белые змеи заснеженных рек.

Снова леса.

Без конца — до самого горизонта. И даже дальше.

А вот просека.

Дорога. По ней ползет букашка грузовика.

Отвилок тянется к каким-то приземистым строениям… а там уже и сторожевые вышки… колючая проволока в несколько рядов… бетонные бараки в ряд… воронье…

И снова лес.

Странно это все-таки происходит.

Главное в жизни — это, видимо, ритм. И если он вдруг сбивается — пусть даже с плохого на хорошее, — чувствуешь себя будто рыба, выброшенная волной на песок. Все не так. Прежде бил хвостом — было одно. Теперь так же бьешь хвостом — совсем другое. Когда еще накатит следующая волна и утащит в новую воду…

Сорок минут ожидания в холодном предбаннике. Под охраной.

Вот наконец открылась дверь кабинета.

— Заключенный Плетнев по вашему…

Шорохов махнул рукой жестом благорасположенности:

— Ладно тебе! Садись!

Первый раз такое, чтобы доклад прервать. Но, правда, и день такой впервые…

Плетнев молча сел.

Сопя, Шорохов уже выводил на длинном желтом листе «волчьего билета» причудливый вензель своей начальственной росписи.

— В канцелярии получишь… Ты, Плетнев, на меня зла не держи. Я к тебе со всем пониманием…

— Так точно, гражданин начальник…

— Да какой я тебе теперь гражданин начальник! — осклабился Шорохов. — Теперь уже по-прежнему: товарищ подполковник!..

Плетнев кивнул. Честно сказать, в товарищи к Шорохову ему как-то не хотелось.

Шорохов протянул конвойному офицеру документы.

— Давай, Плетнев! Всех благ!

— И вам того же…

Переход из коридора в коридор. Другой предбанник. Кафельный и гулкий. Неприятные воспоминания…

Минут через пятнадцать что-то загремело. С лязганьем отворилась железная створка, закрывавшая квадратное отверстие окна.

— Плетнев? Распишись.

Он не видел лица. Только руку. Рука протягивала простенькую шариковую ручку. Взял непослушными пальцами.

— Да, тут вот… Ага… Принимай.

Из окна — комок за комком — появилась его прежняя одежда. Снял телогрейку. Потом робу. Надел «песчанку». И синюю меховую куртку техсостава ВВС.

— Шапки не было, что ли? — хмуро спросил каптерщик.

— Не было…

— Да… Мозги застудишь. Погоди-ка.

Через минуту из окна выпала кроликовая шапка третьего срока носки. Если не пятого.

Плетнев поднял.

— Спасибо.

— Всех благ!..

Еще немного ожидания.

— Здесь…

Еще одна подпись — и он сунул в карман документы.

— Посиди, автобус в одиннадцать пойдет.

— Да ладно… пройдусь.

— Смотри.

Еще пара-тройка лязгов и щелчков… и все!

Помимо собственной воли часто и, должно быть, довольно нелепо озираясь, Плетнев миновал метров триста отвилка и свернул на дорогу.

Время скакнуло на девять лет назад. Он шел по обочине. Он был один.

Снег поскрипывал.

Странно было идти вот так — одному, без конвоя. Последние месяцы он все думал — как это будет? Что почувствует, когда выйдет за ворота? И вот — вышел. И — ничего особенного. Снег. Лес. Дорога. Правда, конвоя нет… А мысль только одна, и та досадная. В рабочей зоне, в цеху, под правой тумбой верстака Плетнев заныкал восемь ножовочных полотен. И, как на зло, засуетился и забыл второпях сказать Мишке Клевцову, что завещает их ему. Пользуйся, мол. Именно так — завещает… Странно. Как будто это он на тот свет отправляется. Хотя, казалось бы, должно быть наоборот — ведь это из зоны выходят, как с того света возвращаются…