Андрей Волос - Победитель

— Сердце кровью обливается! Да если бы нам в деревню хоть даже сотую часть, мы бы!.. Эх, вот она — бесхозяйственность!

Плетнев хмыкнул.

— И на какой ляд они попусту тренируются? — задался Голубков новым вопросом. — Его все равно переделывать будут.

— Кого?

— Да Мишку этого. — Голубков с досадой махнул рукой. — Нос-то у него какой?

— Какой?

— Не видишь, что ли? Еврейский! Все говорят…

Плетнев приложил ладонь ко лбу и присмотрелся.

— По форме, что ли?

— А по чему ж еще?

— Ну, не знаю… Нормальный зверий нос. Черный.

— Дело-то не в цвете, — протянул Голубков и смерил Плетнева взглядом, в котором можно было прочесть, какой он все-таки наивный человек.

— Ерунда какая-то, — отмахнулся Плетнев.

Голубков саркастически фыркнул.

— Эх, Плетнев!.. Вот скажи, ты видел, как лошадь серит?

— Отстань.

— Нет, ты скажи, скажи! Видел?

— Ну, допустим, — осторожно ответил Плетнев.

— Без допустим! Видел?

— Ну хорошо. Видел.

— А корова?

— Что «корова»?

— Тоже видел?

— Тоже.

— Говно у них разное?

— Разное.

— А почему?

Плетнев замялся.

— Вот видишь! — победно заключил лейтенант Голубков. — Сам даже в говне не разбираешься, а о таких вещах берешься судить!..

Плетнев по-доброму сунул ему кулак в пузо. Пусть все-таки не забывает, кто в каком звании.

Мимо них то и дело шмыгали какие-то мочалки в разноцветных спортивных костюмах, подробно облегавших все их выпуклости. Девиц гоняли по полю огромными табунами, они ловко строились в квадраты, каре, спирали, образовывали мозаичные панно… В общем, это был живой и нескончаемый соблазн — зеленый, синий, розовый и белый. Смазливые, длинноногие как на подбор… нет, не как, а вот именно что специально подобранные!.. Офицеры, наряженные в веселенькие курточки, унылыми столбами торчали у длинного поручня ограждения, отделявшего проход к трибунам от самих трибун, а они все время смеялись, хохотали, стреляли глазами, и от каждой веяло таким электричеством, что волосы на голове шевелились, будто в сильную грозу. В кровь выхлестывало явно избыточное количество адреналина.

Плетнев с первого дня этой службы стал замечать какую-то странную взвинченность как в себе, так и в товарищах по «Зениту». Даже в командирах. К вечеру у всех буквально подкашивались ноги и нестерпимо хотелось нырнуть в ледяную воду… Прежние его сослуживцы тоже толклись здесь, в Лужниках. Вчера он встретил Аникина, они долго мяли друг друга, хохоча и хлопая по плечам…

Голубков крякнул.

Плетнев повернулся.

Одна из девок, поставив ногу в спортивной тапочке на ступень, изящно наклонилась, чтобы завязать шнурок.

Голубков негромко застонал. Потом сдавленно спросил:

— Слышь, а что там намалевано?

— Adidas, — прочел Плетнев надпись на ее курточке.

— Это что?

Плетнев пожал плечами.

— Наверное, название фирмы.

Девушка встрепенулась, обожгла их лукавым взглядом и легко побежала наверх. Судя по грациозности движений, она точно знала, что они смотрят вслед.

— А знаешь, — грустно сказал Голубков. — Мне батя говорил… Есть два вида мудаков — зимний и летний. Летний — который по улице идет и на каждую юбку оборачивается.

Он вздохнул.

— Ну?

— Что?

— А зимний?

— Зимний — который с улицы заходит и начинает с себя снег сшибать рукавицей. Хлоп, хлоп! Пыхтит, кряхтит, прямо заходится! Метель от него поднимается…

Плетнев рассмеялся.

В проходе показалась большая группа какого-то чиновного люда и журналистов. Репортеров выдавала фотоаппаратура. Иностранцы в целом легко узнавались по одежде и обуви — все в светлом, легком, спортивного покроя, в туфлях из мягкой кожи типа «мокасинов». Кроме того, они выглядели значительно беззаботнее своих советских сопровождающих — должно быть, деятелей высокого ранга.

Сухощавый седой человек в темных очках внимательно осматривал трибуны. Гремела музыка, разноцветные щиты мелькали в руках солдат, и порожденный их слаженными усилиями спортсмен в белых трусах и алой майке делал три победных шага и рвал грудью ленточку финиша… Мультик повторился раза четыре.

Седой иностранец снял очки и, повернув голову к стоявшему рядом молодому человеку, задал несколько вопросов.

— Господин Ханссен спрашивает, не слишком ли утомительно для участников представления целыми днями сидеть на трибунах? — перевел молодой человек. В его русском чувствовался легкий акцент. — Обычно это делается сеансами по два-три часа с длительными перерывами на отдых…

— Почему же утомительно, — ответил солидный мужчина в темном костюме. В левой руке у него была папочка, в правой руке он держал платок, которым то и дело вытирал распаренное лицо и шею. — Погода, слава богу, теплая… люди все молодые… ничего, пусть не волнуется.

Выслушав ответ, господин Ханссен снова что-то спросил.

— А когда они будут кушать? Когда у них состоится обед? — осведомился молодой человек.

Вопреки ожиданиям, ответственный товарищ не выразил словами того, что было явственно написано на его физиономии, а именно — страстное желание увидеть, как господин Ханссен проваливается сквозь землю. Вместо того он замученно повозил платком по щекам и сказал:

— Да, да, они покушают… Они обязательно покушают… Они тут впеременку… одни кушают, значит, другие, стало быть, того… тренируются. Пусть господин Ханссен не переживает.

Господин Ханссен изумленно вскинул брови.

— Как же можно тренироваться посменно? Какой смысл? Тренироваться нужно всем вместе, иначе ничего не может получаться!..

Затравленно озираясь, человек с папочкой взял переводчика под руку и повлек его вперед.

— Скажите господину Ханссену, что принимаются все меры по…

Плетнев и Голубков переглянулись.

— Во как, — наставительно сказал Голубков. — Прямо впиявливается!.. Вот он, самый оскал-то.

И в задумчивости покачал головой.

На другой день Симонов отрядил несколько человек следить за газетными киосками, расплодившимися на титанической территории спортивного комплекса, как грибы. Свободно продавались не только советские газеты и журналы (кстати говоря, неожиданно повеселевшие, утратившие тот вечный привкус суровости, что роднил их с родимой «Красной звездой»). Плетнев с вожделением смотрел на глянцевые обложки «News», «Life», «Spiegel». Капитан Архипов шепотом делился информацией, что в гостиничных холлах можно увидеть даже совершенно неприличный «Playboy», за который, по-хорошему-то, ничего отдать не жалко — такое в нем напечатано…. По-видимому, этот факт был призван доказать, что советские люди не боятся чужеродного влияния и пропаганды. Однако покупать прессу офицерам было воспрещено. Напротив, в их задачу входило присматривать, чтобы полиграфической продукцией пользовались сугубо иностранцы. А бесстрашные советские люди были бы на всякий случай защищены от разлагающего и гибельного воздействия чуждой идеологии.