Андрей Волос - Победитель

Из кузова грузовика уже летел шанцевый инструмент.

Лейтенант ударил каблуком прокаленную солнцем глину — от сих! Прошагал метров пятнадцать и снова ударил — до сих!

Солдаты лениво разобрали лопаты и принялись рыть окоп вдоль дувала.

Голубков повернул голову и посмотрел на Плетнева.

— Сань, они чего? Почему вдоль? Они куда стрелять будут? В наш забор?

— Это все понарошку, — пояснил Плетнев. — Ты не переживай.

— Во, бляха-муха, — пробормотал он, в состоянии некоторого потрясения возвращаясь к пулеметному прицелу. — Сдурели!

Офицер направился к танку. Механик уже успел задремать и, когда офицер пнул его, вскочил с заполошным видом. Офицер начал требовательно орать. Механик разводил руками, многословно отбрехивался и показывал на танк — видимо, как на пример никуда не годного механизма. А то еще тряс перед носом офицера вытянутым вверх указательным пальцем.

— Это не ишака водить, — рассудительно заметил Голубков. — Шайтан-арба, понимать надо. А что он ему все палец показывает?

— Может, у него снаряд всего один? — предположил Плетнев. — Или он сам один?

Офицер обозлился и принялся с размаху лупить механика по физиономии. Тот некоторое время закрывался и уворачивался, а потом завыл и сел возле гусеницы. Офицер еще пару раз его пнул, после чего потерял к нему всякий интерес.

— Так и есть. В одиночку приехал.

— Кто?

— Да вот этот, чумазый.

— По идее, в экипаже четыре человека, — заметил Голубков. — Командир, стрелок, радист и механик-водитель. Так?

— Так, — подтвердил Плетнев. — Но это по идее. Возможно, они этой идеи не знают. Сам видишь: чумазый един. В четырех лицах.

— Да-а-а… — неодобрительно протянул Голубков. — Во, бляха-муха, бардак! И технику довели. Да и техника-то, конечно…

И он пренебрежительно сплюнул.

Плетневу стало обидно. Он на таком весь первый курс ездил!

— Что — техника? — переспросил Плетнев.

— Да техника, говорю, допотопная, — разъяснил Голубков. — Т-55. Это ж курам на смех.

— Курам на смех, говоришь?

Похоже, в голосе Плетнева слышалась скрытая угроза.

— Ты чего? — спросил Голубков, снова отрываясь от прицела.

— Да ничего, — с сердцем сказал Плетнев. — Понимал бы чего в технике! Товарищ капитан!

— Ну? — отозвался Раздоров из своего гнезда.

— Разрешите разобраться! Я в секунду.

Раздоров повернул голову и задумчиво на него посмотрел. Потом сказал:

— Валяй. Только без членовредительства.

Плетнев спустился с крыши, миновал КПП и обогнул угол забора.

— Чего у тебя тут?

Механик воззрился на него в совершенном недоумении.

— Что ты вылупился, баран! Русского языка не понимаешь?

Чертыхнувшись, Плетнев влез в люк водителя. Первым делом следовало посмотреть, поступает ли топливо.

Топливо не поступало. Значит, либо его нет вовсе, либо неисправен топливопровод.

Для разрешения этого вопроса есть щуп… ага!.. В баках горючее было.

Он выбрался на волю.

— Слышь, ты, урюк! Где инструмент?

Урюк что-то радостно залопотал в ответ. Простодушное выражение его круглого лица неопровержимо доказывало, что говорить по-английски с ним тоже совершенно бесполезно.

Плетнев взобрался на броню и, огибая башню, направился к трансмиссии.

— Где инструмент, говорю!

И помахал рукой, имитируя движение гаечного ключа.

Афганец радостно рассмеялся.

— Ключи! — раздраженно крикнул Плетнев, поднимая решетку трансмиссии. — Не соображаешь?!

Механик снова просиял и что-то ответил, отрицательно помотав головой, — похоже, поклялся, что денег у него нет ни копейки!..

— Вот болван! Был бы я твоим командиром, я б тебе еще не так ввалил!..

Рожа у Плетнева все-таки была довольно грозная. Механик сжался, и его безмятежная улыбка потускнела и затуманилась.

Ключ нашелся прямо там, возле фильтра. Закрыв кран топливопровода, Плетнев отвернул фильтр и несколько раз мощно дунул. Потом поставил на место и снова открыл кран.

Пробираясь на водительское место, он представлял себе, о чем толкуют Голубков и Раздоров, наблюдая за ним с крыши. «Ишь, бляха-муха, неймется ему,» — бормочет небось Голубков. «Ну а что ж, активный боец…» — меланхолично отвечает Раздоров. «Не заведет он эту рухлядь, — вздыхает Голубков. — Не заведет. Вон, гляди-ка, у них и танкистов толком нет». — «Может, и не заведет, — соглашается Раздоров. — А может, и заведет… А танкистов у них точно не хватает. Симонов говорил…» — «Вообще, бляха-муха, неубедительные вояки, — замечает Голубков. — Можно косой косить». — «Да, — соглашается Раздоров. — Эти какие-то недоделанные. Похоже, из хозвзвода. Но вообще-то с афганцами на узкой дорожке лучше не встречаться. Они войну туго знают». Некоторое время молчат. «Жрать хочется,» — вздыхает Голубков. «А ты вздремни, — с человеколюбивой начальственностью в голосе советует Раздоров. — Два часа сна заменяют один обед…»

Плетнев помедлил секунду.

— Ну, поехали!..

Нажал на кнопку.

Стартер заскрежетал, дизель дал несколько мощных выхлопов и тут же мощно и радостно взревел.

«Смотри-ка, бляха-муха, завелся! — удивленно сказал воображаемый им Голубков. — Плетнев-то у нас — от скуки на все руки!..»

Механик счастливо хлопал в ладоши. Плетнев дал ему легкого пинка. Тот рассмеялся и нырнул в люк.

Танк грозно заворочался, развернулся, выбрался назад на перекресток и занял наконец верную позицию.

Первым по неровной проселочной дороге шел афганский бронетранспортер, за ним — посольская «Волга», следом — еще одна. Рулил капитан Архипов, рядом с ним сидел Валера Корытин, сзади — Плетнев и Пак.

Бронетранспортер волок за собой огромную тучу плотной желто-серой пыли, временами застилавшую солнце.

— Пылища-то, а! — недовольно сказал Архипов. — Ужас.

— Нет бы водичкой побрызгать, — отозвался Корытин. — Ленивый все-таки народ…

Архипов прокашлялся.

— Напрасно смеешься, — строго сказал он. — Напрасно. Народ на самом деле ленивый. Непродвинутый. Азиаты все такие. Чего ты хочешь — тюрки!..

— Они не тюрки, — возразил Пак.

— А кто ж? — Архипов удивленно посмотрел на него через зеркало заднего вида.

— Индоевропейцы.

— Индоевропейцы… Ну, не знаю. В общем, к порядку они не приучены. В городе грязища какая, — ворчал Архипов, бестолково крутя рулевое колесо: пыль стояла такой густоты, что он все равно не видел, куда едет, и колеса то и дело попадали в колдобины. — И дети какие чумазые!.. И сами небось никогда не моются…

— Моются, — возразил Пак. — А дети — так это поверье такое.

— Какое?

— Если чисто одевать, ребенок злому духу понравится, и готово. А когда чумазые — ему неинтересно.

— Вот дичь-то! — буркнул Архипов.

Пак вздохнул и отвернулся.