Андрей Волос - Победитель

— Бандуры под рукой нема! — пояснил Трещатко.

Затем отчаянно махнул рукой, набрал полную грудь воздуха и, невзирая на объявленное только что отсутствие бандуры, богатырски заревел, с каждым словом все больше набирая голосу и багровея:

В Константиновском сквере всполошились и загалдели вороны, да и Трофим подтянул было, но слов не хватило, и оба они печально умолкли.

— Ладно, Троша! — сказал Трещатко. — Иди! Жена — дело святое.

— Святое, — согласился Трофим. — Давай… Я через час-другой подтянусь.

Они обнялись, потом Трещатко повернулся и пошагал назад, и уже нельзя было даже заподозрить, что этот человек хоть сколько-нибудь нетрезв.

Стараясь не шуметь, но почему-то то и дело оступаясь и производя в темной прихожей такие звуки, как если бы там ворочался и искал выхода большой зверь, Трофим наконец разулся, со стуком уронив сначала один, а потом и другой сапог, и, толкнув дверь, шагнул в комнату.

— Ш-ш-ш-ш! — сказал он, поднося палец к губам и хмельно улыбаясь. — Свои!

Катерина сидела под лампой, распущенные волосы золотились, Гришуня спал, раскинувшись поверх одеяльца, громко тикали ходики, пахло свежим бельем и чистотой.

— Господи! — с сердцем сказала она, откладывая шитье.

Поднялась, через мгновение обняла, прижавшись всем телом. Отстранилась, прижав ладони к его щекам, строго спросила:

— Сколько можно бражничать?! Совсем с ума сошли? Тебе же еще собраться нужно?

— Тихо, тихо! — пробормотал Трофим, закрывая глаза и облизывая губы. — Голому собраться — только подпоясаться… Мы же с ребятами… отвальную-то… Запили заплатки, загуляли лоскутки!..

Она вздохнула, взъерошив его волосы.

— Лоскутки!.. Есть хочешь?

Трофим помотал головой, все еще не раскрывая глаз.

— Испить дай…

Катерина налила в стакан воды из кринки, стоявшей на подоконнике. Он жадно выпил. Потом шагнул к столу, по дороге зацепил стул.

— Ш-ш-ш-ш!

Катерина только осуждающе покачала головой.

Стул крякнул, когда Трофим сел.

— Как ты?

Она пожала плечами, взяла со стола и сунула в корзинку шитье.

— Хорошо… Гринюшка не капризничал… мы в библиотеку с ним ездили…

— В штаб? — Трофим взглянул исподлобья, свел брови. — Дома тебе не сидится…

— Книжки нужно было отвезти.

— Книжки эти твои… мало забот у тебя?

— Трошенька, что ты? Дела я все переделала, и… Что ж мне все дома сидеть?.. Гринюшка матроску надел, панаму!.. — Катерина рассмеялась. — Прямо барин! И поехали… Смотри, что мне Примаков подарил!

Трофим угрюмо скосил глаза на тонкую книжицу, но не пошевелился, не протянул руку, чтобы рассмотреть поближе.

— Видишь, Есенин! — упавшим голосом сказала Катерина. — И потом, Гриша… я с тобой хотела посоветоваться… Он меня зовет библиотекой заведовать. Как ты думаешь?

Трофим смотрел на нее, не моргая. Она не вынесла молчания, залепетала:

— Вместо Жахонгира… дворник-то там, узбек. Он неграмотный… а надо книги привести в порядок. Вот он и зовет меня…

— Хвостом крутить! — неожиданно зло закончил Трофим.

Потому что уже чувствовал жжение в груди, под самой глоткой.

— Так, что ли?!

Катерина замерла, прижав к груди книжицу.

— Троша, ты…

— Ла-а-адно! Знаю я вашу породу! Так и тянет тебя, так и тянет!..

Катерина говорила что-то, но Трофим не слышал, что именно, а видел только движение ее губ, вскинутые удивлением и обидой брови, наморщенный лоб, и сам говорил, распаляясь все пуще, и своих слов тоже не слышал, а потому не мог осознать, насколько они жестоки и бессмысленны. В груди жгло, жжение это уже спалило в комнате весь воздух, он задыхался. Да вдобавок хлестнула вдруг, невесть откуда взявшись, хмельная, веселая, лихая фраза Безрука, брошенная им, когда заговорили спьяну о каких-то довольно скользких и ненужных вещах, которые, конечно же, лучше было бы умолчать: — «О-о-о, братцы! Примак тот еще жох — ни одной юбки мимо не пропустит!..»

Все вместе, сложившись, окончательно погасило рассудок, выключило сознание, оставив от прежнего командира Трофима Князева только самую малость — злую, беспощадную силу, которой он так славился в полку…

Через секунду он пришел в себя, с тупым удивлением обнаружив шашку в собственной руке, разрубленный пополам стол, Катерину, прижавшуюся к буфету с плачущим Гришкой на руках, и ее взгляд — чужой взгляд, каким никогда прежде она на него не смотрела: испуганный, жалкий, но в то же время и упрямый, осатанелый от отчаяния — или от злобы? от ненависти?

Тут что-то стукнуло, хлопнуло, кто-то схватил его сзади… Комаров!

— Ты что?! Трофим!!!

Трофим протрезвел — аж зубы заломило.

— Оставь, — сдавленно сказал он, поводя плечами. — Пусти, не трону!..

И как был — с шашкой в одной руке, с ножнами в другой — вывалился за порог.

Бронников отложил рукопись и еще некоторое время посидел, устало растирая лицо ладонями. Со вздохом поднялся, положил стопку исписанной бумаги под крышку радиолы. На скамье у качелей неспешно толковали о чем-то два человека в похожих синих спецовках. Между ними лежал потертый черный чемоданчик, какими пользуются сантехники. На чемодане стояли два стакана и какой-то сверток — с закусью, должно быть. Бронников взглянул на часы. Ему показалось странным, что они сидят так долго — часа три, не меньше… Он мельком подумал об этом, а потом начал одеваться и отвлекся. И не заметил, что, когда минут через десять вышел из подъезда, один из сантехников неспешно последовал за ним…

Кабинет начальника представительства КГБ в Кабуле генерал-лейтенанта Мосякова был обставлен совершенно не так казенно и скучно, как прочие помещения Советского посольства. Едва слышно гудел кондиционер, высокие окна закрывали плотные шторы, мягкая мебель — диван и нескольких кресел — располагала к спокойному и рассудительному времяпрепровождению.

Однако сам Мосяков — моложавый плотный мужчина с красными прожилками на носу и щеках — то и дело морщился и вообще выглядел недовольным.

Это объяснялось тем, что нынче рано утром из Кабула в Москву отбыла комиссия Управления в составе двух генералов и одного полковника. С каждым из них Мосяков в разные годы пересекался по службе, и у каждого об этом остались не самые плохие воспоминания.

Поэтому вчерашнюю встречу начали кебабом и «Столичной» московского разлива в одном уютном заведении, что держал брат министра погранохраны Ватанджара. Чужих тут не принимали, а на этот вечер Салих и вовсе закрыл ресторанчик для прочих посетителей, обеспечив высоким гостям уют и совершенную конфиденциальность. Продолжили здесь, в кабинете, коньяком и кофе, и снова коньяком, а когда коньяк кончился, опять «Столичной». Все эти радости отдавались теперь изжогой, раздражительностью и головной болью.