Андрей Волос - Победитель

— Какой?

— Как в воду опущенный… Что-нибудь неладно?

— Нет, — Плетнев пожал плечами. — Я не опущенный. Нормальный я. Все в порядке…

— Ну, пойдем тогда, пойдем что покажу! — оживился сосед, и его круглая физиономия сорокапятилетнего крепыша снова просияла. — Пойдем!

Кузнецов энергично прошагал к двери своей комнаты, успев даже нетерпеливо оглянуться — мол, ну где же ты?! — резко распахнул ее и ликующе выдохнул:

— Прошу!

Если не считать того, что сейчас стены приятно золотило позднее закатное солнце, это была самая обыкновенная комната. Плетнев бывал в ней неоднократно. Обстановка примерно такая же, как у него самого. Телевизор, правда, больше. И холодильник не «Саратов», а солидный семейный «ЗИЛ». Полковничий уровень, понятно. На подоконнике горшки с растениями. Жена любит. Плющи. Дома сестра Валя такие же разводит. И кактусы.

Но зато стол, в обычное время украшенный только хрустальной вазой да парой газет, был накрыт. И как накрыт! Маслянистые ломти разделанной селедки выглядывали из-под усыпавшего ее зеленого лука, а изо рта несчастной рыбки торчал стебель петрушки! В плошке — малосольные огурцы! На тарелке — штук пять пахучих свежих, а также три помидора, редиска и зелень. В соломенной хлебнице — ломти «Бородинского». Колбаса «Молодежная». Сало. Хрустальные рюмки — явно только что тщательно вымытые. С самого краю — интригующе укутанная кастрюля.

То есть, короче говоря, сервировочка. Примерно как для дня рождения. Но день рождения у Кузнецова, помнится, был зимой. В конце декабря.

— А?! — торжествующе спросил он.

— Да-а-а, — протянул Плетнев. — Красота… А что случилось?

— Праздник у нас сегодня, Саша! Праздник! — воскликнул Николай Петрович, приобнимая его за плечи и встряхивая. — Давай! Руки иди мой! Садимся, а то стынет!

И тут же шагнул к холодильнику, чтобы извлечь бутылку армянского коньяку и прокричать, потрясая ею, как гранатой:

— За границу еду, Саша! В Афганистан! Начальником поликлиники Советского посольства! Спасибо тебе, Саша! Спасибо!..

— Да ладно, — отмахнулся Плетнев. — Мне-то за что?

— Перестань! — снова закричал Кузнецов. — Я тебе вот как благодарен! Вот как!

И стал пилить бутылкой по горлу, чтобы показать, как он благодарен.

— Да ладно! Что вы, в самом деле… Это Сереге Астафьеву спасибо надо сказать. И отцу его, главным-то образом…

А дело, собственно говоря, было так.

Кузнецов трубил всю жизнь. И до пенсии ему оставалось совсем немного. Армейские люди рано выходят на пенсию. Если до генеральских чинов не дослужился, то отб у хал свой четвертак — и на покой. И никому дела нет, что ты, возможно, мужик в самом соку. С другой стороны, в соку-то ты, может, и в соку, а все равно начинать гражданскую жизнь с чистого листа поздновато. Надо на гражданку не просто так выйти, а хоть с каким багажом. Хотя бы с квартирой. Вот здесь и была закавыка — промотался Кузнецов по гарнизонам, квартиры не нажил и теперь, в преддверии пенсии, очень об этом волновался. Потому что жена, трое детей, и жить с ними где-нибудь на дальнем пограничье ему на старости лет ой как не хотелось.

Не раз и не два они по-соседски об этом толковали. Кузнецов вообще мужик очень славный — честный, открытый, прямой, врач хороший… И вот такая по жизни нескладуха.

А между тем отец Сереги Астафьева — генерал-лейтенант Астафьев — служит в Генштабе, в Главном оперативном управлении — ГОУ. Направленец [3] Направленец в Генштабае — ответственный за то или иное стратегическое направление или конкретный регион. — отвечает за оперативную обстановку в Афганистане. Ну, может быть, не один отвечает. Но по кое-каким Серегиным обмолвкам можно сделать вывод, что он там не самый последний из ответчиков. Ну и все. Плетнев Сереге удочку закинул насчет Кузнецова, Серега с батей переговорил. И вот надо же — сработало!

— Поздравляю! — сказал Плетнев, чувствуя искреннюю радость. Ну и, конечно, затаенную гордость: как ни крути, а это он Кузнецову такую везуху устроил. — Здорово!

Людям вообще приятно помогать. А приятным людям, таким как Кузнецов, вдвойне приятно. Даже втройне.

Они долго сидели. Уже и стемнело давно… Николай Петрович все подначивал Плетнева рюмочку выпить. Сколько раз тот ни объяснял, что позволяет себе разве что полстакана сухого вина за новогодним столом, а ему по-прежнему неймется. Зато съели все с большим удовольствием. Совершенно, можно сказать, разорили стол. Кузнецов, естественно, и бутылку ополовинил.

— В общем, — все толкует об одном и том же. — И тебе спасибо, и другу твоему вот какое спасибо передай! — и вилкой с куском селедки снова по горлу пилит: вот, мол, какое спасибо. Плетнев сидит, слушает. — На будущий год Вовке поступать. Хочет в Москву, на медицинский… Если мне в Муром придется вернуться, то ему, значит, в общежитие…

Машет рукой — дескать, полная ерунда получается. Плетнев кивает. И впрямь ерунда.

— Конечно, курица не птица, Гавнистан не заграница. Но на квартиру я оттуда точно привезу… Мне до пенсии осталось — с гулькин нос. Ну, ты знаешь… Всю службу — по коммуналкам. И неизвестно, когда своей дождусь. А так через год-два кооператив возьму…

Наливает на донышко.

— Давай. За тебя.

Плетнев ответно поднял чашку с остывшим чаем.

— Вот ты мне скажи, почему у нас так неразумно устроено? — начинает вдруг горячиться Николай Петрович. — Пока за бугор не попадешь, ни черта не заработаешь!..

И вдруг осекается, замолкает на полуслове. Потому что они, конечно, друзья. И он, конечно, даже крупицы догадки не имеет, где и кем Плетнев служит на самом деле. Он знает, что Плетнев в каком-то там автобате. При военкомате. Типа специализированной мехколонны. Или вроде того. В общем, без поллитры не разберешься… Но все равно. Друзья друзьями, а вот не понравится Плетневу, что советский офицер родную Советскую власть прилюдно хает, и стукнет он куда следует. И после этого негромкого стука — уж птица курица или не птица, а не видать Кузнецову Гавнистана как своих ушей. Еще и со службы, глядишь, вылетит…

Плетнев усмехнулся.

— Ты не смейся, — растроганно говорит Николай Петрович. — Ну, давай. Спасибо тебе. Вот какое спасибо!

И, перед тем как выпить, осторожно, чтобы не расплескать, пилит себя рюмкой по горлу.

Окно было давно не мытым, да и комната в целом, несмотря на весь тот мелкий хлам, что неминуемо загромождает жизнь холостого человека, выглядела довольно запустело. Три разносортных стула, тахта, платяной шкаф. На книжные полки он записался полгода назад и надеялся получить к Новому году, а покамест их заменял угрожающе кренящийся штабель пыльных картонных коробок. За подслеповатыми стеклышками разлапистой горки виднелась не посуда, а все те же книги. Что касается посуды, то она, накрытая полотенцем, кособоко громоздилась на обеденном столе и неодобрительно побрякивала, когда Бронников начинал расхаживать по комнате. Пыльный подоконник украшала старая радиола «Рига-6» и стопа из пары десятков самых нужных книг — говоря иными словами, настольных. Четырехтомный «Гранат», «Справочник металлурга», второй том «Войны и мира», «Мертвые души», последний сборник Казакова, еще кое-что по мелочи и совершенно бесценная брошюра «Правосудие и законность», трактовавшая вопросы жизни и смерти со столь леденящим простодушием, что при одном взгляде на нее хотелось перекреститься. Изданная в двадцать третьем году невесть кем и где, потертая, грязная, она попала к Бронникову из «букиниста», где, по идее, выкупив у владельца, ее должны были затем пустить теми путями, какими ходят изъятые из оборота и запрещенные книги, но почему-то прошляпили. Воистину: будь в этой стране кроме всего прочего еще и порядок, жить в ней стало бы совсем невозможно!..