Майя Новик - Шесть дней Всемирного потопа, или Дневник мотоциклистки

— Эй, ну ты там долго стоять будешь? — окликнул Андрей. — Поехали.

Я вздохнула, еще раз глянула вверх и, шурша дождевиком, пошла к мотоциклам. Когда мы развернули своих коников и уже выезжали на трассу, к харчевне с дороги вдруг свернули два мотоцикла и темный, тонированный джип. Мотоциклисты приветственно замахали нам, и Андрей решил остановиться и спешился. Я осталась в седле, по опыту зная, что многие байкеры не очень—то и рады видеть на мотоцикле женщину. Даже если она едет издалека. Тем более, если она едет издалека!

Я отлично помню, как где—то в Саяногорске мы остановились у магазина — купить продуктов. К нам подскочил какой—то юнец. Он восхищенно смотрел на мотоциклы, и уже о чем—то расспрашивал Андрея. Я сняла шлем, повесила на зеркало и ушла в магазин. А юнец вдруг разочарованно протянул:

— О, а ты че это, с бабой ездишь?

— Это не баба, — резко ответил Андрей, — это моя жена.

Юнец заткнулся и ушел.

Ну, что я говорила? Лишь скосив в мою сторону глаза, они подошли к Андрею. Оказалось, ребята приехали из Кемерово, водитель джипа был президентом какого—то клуба. Расспросив, откуда и куда мы едем, он стал усиленно приглашать нас к себе.

— Если будут проблемы, заезжайте, у нас в гараже и остановиться можно и мотоциклы, если что, отремонтировать, с запчастями проблем нет, закажем!

Я поморщилась, отвернувшись в сторону. Беда была в том, что за гостеприимство надо было платить. Не всегда деньгами, чаще — общением. Общение предполагало пиво, водку, бесконечные разговоры, обязательное восхищение мотоциклами хозяев гаража и самими хозяевами. Все это не предполагало присутствия женщины, то есть меня. И уж совершенно точно не предполагало, что гости устали. Хотя, в последнее время, все чаще нужно было раскошеливаться. А нас и так уже со всеми этими кемпингами поджимало. К тому же ехать надо было назад. Назад нам было не нужно. Андрей, впрочем, покладисто покивал на предложение, записал в мобильный чей—то номер телефона, сказал, что мол, если что! На обратном пути! О—бя—за—тельно заскочим!

И мы тронулись в путь.

Когда долго едешь и не с кем поговорить, чтобы совсем не осатанеть от дороги и от дождя, можно начать петь. Можно в голос, а можно и тихонько. Мне в голову пришли строчки, которые я слышала от отца:

Если менять строчки местами, можно было петь довольно долго. Или вот еще:

Строчки эти когда—то пел мой отец. Он был атеистом и до самого конца не положил на стол партбилет с заветными буквами «КПСС», а вот, поди ж ты! Ни строчки он больше он не помнил из далекого детства, ни куплета. А пела так его мама во время жатвы, когда убирали колхозные поля. Мужики на войне были, в поле трудились бабы с детишками. Все выветрило из головы отца за годы учебы в школах марксизма—ленинизма, а вот это — осталось навсегда…

А еще помню вот это, но это уже совсем из далекого отцовского детства, потому что это пел его отец, мой дед, подбивая сапоги, а он ушел на войну, когда бате не было и пяти лет.

И погиб дед в Мясном бору в котле под Ленинградом, где под немецкими бомбами полегло много русских мужиков. А теперь немцы ездят по Руси на мотоциклах японского производства, а с японцами стрелком на самолете воевал уже другой мой дед, наполовину татарин, наполовину казах, но это уже другая история, и сколько бы я не думала обо всем этом, ничего от этого не измениться.

Как—то давно, на глиняной трассе под Тулуном вот в такой же дождь мы встретили немца на мотоцикле БМВ. Дорогой шлем, яркий дождевик — все чин чином. На мотоперчатки бюргер натянул смешные резиновые перчатки зеленого цвета, в таких перчатках у нас уборщицы моют этажи и коридоры. Когда я поинтересовалась, кем он работает, он недоуменно посмотрел на меня и начал что—то говорить, но, сколько я не вслушивалась, ни одного знакомого слова не слышала.

«Пензенир, пензенир!» — бормотал рослый ариец.

— Пенсионер! — догадался первым Андрей. — Перед нами дедуля!

И помню, что нехорошо кольнуло тогда меня в сердце. На всю свою пенсию мой отец до самой смерти так и не смог бы купить даже одних мотоперчаток немца, которые тот так бережно скрыл под резиновыми перчатками советских уборщиц!

От мыслей этих я расстроилась еще больше и поэтому постаралась отвлечься и стала смотреть по сторонам. Дорога между тем шла по насыпи, а кругом тянулся низкий кустарник, и то и дело попадались заброшенные строения. Я смотрела на каждое из них как турист — с той точки зрения, что может, а что не может послужить нам ночлегом, но получалось, что ни одно из них не могло нам помочь — нигде не было крыш. Кое—где виднелись остовы тракторов и комбайнов. Запустением и одиночеством тянуло от этих строений. Что это было? Какие—то конторы? Заброшенные военные городки? Было непонятно, потому что вот — дорога, лес и ничего вокруг на многие километры — и вдруг посреди пустыря на отсыпанной гравием площадке стоит заброшенное здание в два—три этажа.

Мы ехали по огромной равнине, над которой летели рваные тучи. Горизонты вдруг раздвинулись, и видно было в обе стороны так далеко, насколько хватало глаз. И то, что мы видели, не доставляло радости, потому что от горизонта до горизонта был дождь. Стена дождя наступала на шоссе справа, где—то далеко слева тоже шел дождь, а впереди, прямо по курсу, очень—очень далеко, там, где тучи смыкались с горизонтом, было так темно, что даже невозможно было ничего рассмотреть, там сверкали молнии. Шоссе вилось по равнине, поворачивая то туда, то обратно, и я очень надеялась, что мы все же объедем грозу, но каждый раз после нового поворота дорога как—то плавно разворачивалась, что мы снова и снова ехали в поджидающую нас темень. А почему вообще так темно? Сколько сейчас? На остановке я обнаружила, что на часах уже девять вечера. Как быстро промелькнул день…

— Что будем делать? — спросил меня Андрей.

— Ехать… — делать было действительно нечего.

— Там где—то на середине трассы была гостиница, помнишь?

— Помню, — это было далеко, так далеко, что мне стало нехорошо. Нам снова придется ехать ночью.

— Что—то мне не хочется… Туда… — Андрей махнул рукой в сторону грозы, на мгновение задумался. — Может, уйдет? — он с надеждой глянул на меня, — или объедем?