Лоренс Даррел - СЕБАСТЬЯН, или Неодолимые страсти

Тем же вечером, надев смокинг, он отправился на обед, который давал принц в «Оберж Блю», и там поддержал свою репутацию приятного и любезного члена общества, а так как он был еще и хорошим танцором, то и репутацию дамского угодника. Пару раз он ловил на себе жадный, пронизывающе-любопытный взгляд принца, словно тот пытался оценить чувства друга, однако Аффад никогда не был склонен афишировать свои переживания, и по его внешнему виду вряд ли что-то можно было понять. Тем не менее, они перемолвились несколькими словами, и Аффад сказал:

— Завтра в последний раз навещу Лили. Могу я сказать ей, что в случае необходимости она должна в будущем обращаться к вам?

Укоризненный взгляд принца говорил о том, что подобный вопрос можно было бы и не задавать.

— Захочет ли она встретиться с вами?

— Не знаю. Но я попытаюсь.

Аффада заботило положение Лили. Однажды на приеме кто-то спросил его: «Кто эта девушка, с которой вы разговаривали? Девушка со слезами в голосе?» Эта фраза точно отражала мучительный надрыв, звучавший в ее голосе, своими переливами напоминавшем пение птички с ярким оперением. Что с ее душой, с разумом, а теперь и с телом, больше не волновало Лили — грезившую посреди пустыни в компании нещадно палившего летнего солнца. Аффад вздохнул, вспомнив о пустыне. Она тоже существовала как абстракция, подобная идее смерти — пока жизнь в оазисе не превращала ее в грубую реальность. Но до чего же жуткие желания пробуждала в своих приверженцах пустыня! «Да, конечно же, мы встретимся», — мысленно проговорил Аффад. Он попрощался с хозяевами и отправился к морю глотнуть свежего вечернего воздуха. Море показалось ему одновременно грозным и игривым, шумно отзывавшимся на проказливые порывы ветра с островов. Оно билось о скалистый берег. Народу на набережной было совсем немного, разве что время от времени попадались компании, возвращавшиеся с вечеринок. Один раз он услышал вдалеке гитарные переборы. Музей со всеми своими сокровищами был погружен во тьму — удается ли статуям вздремнуть александрийскими ночами? В холле заботливый Сайд оставил свет. Аффад отправился в кухню и, налив себе чаю, понес его в спальню. Неплохо было бы почитать, но веки слипались, и Аффад, не желая упускать такое счастье, просто лежал в постели и пил чай, наблюдая за тенями на потолке и думая о Констанс. Интересно, что она теперь делает?

Скоро они дойдут до конца их общего пути, и дальше ей придется выбирать новую дорогу. Аффаду было грустно, но к грусти примешивалось облегчение от исполненного долга. Незаметно Аффад соскользнул, словно по песчаной дюне, в безмятежный сон без сновидений.

На другой день, ближе к вечеру, он отправился в пустыню, специально выбрав прохладный час, чтобы пуститься в путь по узкому гудронированному шоссе, соединявшему две столицы, — Каир и Александрию. Жара спала. Небо было чистым, предвещавшим призрачную луну, которая осветит ему обратную дорогу. Неуверенность в том, что Лили поймет его, мучила Аффада весь день и вселяла все новые сомнения. Приближалась ночь — вечерняя роса ложилась ему на щеки, пока он ехал в открытом автомобиле мимо дюн в сторону далекого зеленого пятна, которое должно было превратиться в оазис. Скорее всего, он приедет до наступления темноты, когда большие ворота закроются — а может быть, и нет. Это не имеет значения, убеждал он себя, ведь нетрудно и постучать.

Постепенно монастырь со всей его на удивление варварской атмосферой — словно он находился где-то в степях Средней Азии — поднимался из песка. Кучка строений-ульев казалась неразделимой, одним огромным коричневатым булыжником: пемза, гипс и Бог знает что еще цвета промазанных глиной прутьев. Легкий, хрупкий материал был отличной защитой от дневной жары и ночного холода, особенно зимой. Тут росли пальмовые рощи таинственно-иератического вида, молчаливо приветствовавшие приезжающих, милые и неуклюжие. Все же ворота оказались закрытыми, и Аффаду пришлось пару раз стукнуть тяжелым молотком и дернуть толстую веревку, привязанную к колоколу, прежде чем вдалеке послышались неясные голоса. Наконец монах открыл ворота и задал вопрос, на который Аффад ответил: «Янна», — и был допущен в сырую приемную, где стоял запах восковых свечей и благовоний.

Настоятель коптского монастыря когда-то был банкиром, однако уже много лет как удалился от мирской жизни ради жизни тихой и созерцательной; правда, железной рукой правил в подвластных ему владениях и позволял себе хвалиться результатами своего труда. Совершенно облысевший, он стал похож на толстого китайца с тяжелыми чертами лица, глубоко запрятанными, но все видящими и все подмечающими глазками, в которых всегда блестели смешинки. Аффад поздоровался с ним как с хорошим знакомым и сказал, что приехал, не предупредив заранее, так как ему надо поговорить с Лили. Мол, он собирается в долгое путешествие, поэтому хочет повидаться с ней перед отъездом и, к тому же, сообщить последние новости об их сыне… Янна стал возражать, вздыхая и с сомнением качая бронзовой головой, похожей на церковный купол. Он ответил:

— Уже давно никто не видел ее. Ей приносят еду, потом пустое блюдо, которое она ставит возле хижины, забирают, так что она жива, но больше нам ничего неизвестно. Однако она в плохом состоянии, в плохом психическом состоянии. Один раз она оставила мне послание: «Я начала видеть разные цвета ртом и слышать звуки глазами, все смешалось. Если я беру карандаш в руку, то буквы у меня получаются с Фут высотой. Мне надо уединиться и подлечить себя». — Они переглянулись, не зная, как лучше поступить. — Надо попытаться. В конце концов, самое плохое, что может быть — она откажет. Тогда поедете обратно, вот и все.

Он пересек комнату и подошел к стене, на которой висела большая картина в раме с изображением оазиса и легко различимых зданий, которые становились тем меньше, чем дальше оазис уходил в глубь пустыни, а потом здания сменились кельями, хижинами из прутьев — жилищами людей, выбравших отшельническую жизнь. Видны были также укрытия для овец, на случай сильного ветра. Янна ткнул пальцем в одну из звездообразных хижин и сказал:

— Здесь! Я дам вам в сопровождающие монаха Хамида, он носит ей еду и покажет вам дорогу, однако, мой друг, если она не захочет разговаривать, не настаивайте, прошу вас!

Аффад ответил ему укоризненным взглядом:

— Ну, конечно же, нет, не стоило и говорить об этом!

— Прошу прощения. Действительно, не стоило. Прошу прощения.

Пришел старый монах, который был ночным сторожем в монастыре, и принес старую закопченную лампу и корзинку из прутьев с фруктами и миской риса. Поклонившись, он пробормотал что-то после того, как получил соответствующие указания, и, повернувшись, пошел между строениями, из которых не доносилось ни звука, потом через большую лимонную рощу, словно сторожевой пост расположившуюся у самой границы оазиса. Здесь начинались песчаные дюны, и тут и там виднелись, словно обрывки каймы, пальмы.