Уильям Хоффер - Только с дочерью

– Приезжай и забери меня обратно.

К моему вящему изумлению, это повторилось и во второй раз. Дважды с разрешения Хормоза Эллен выезжала из Ирана и оба раза возвращалась. Это казалось мне совершенно невероятным, однако же вот она, сидит передо мной, эта истинно мусульманская жена. Она работала редактором женского исламского журнала «Маджубех», выходившего на английском языке и распространявшегося по всему миру. Какой бы материал Эллен ни готовила к публикации, он должен был получить одобрение Совета по делам ислама, и ее это вполне устраивало.

Мне безумно хотелось остаться с Эллен наедине, выведать истинную причину ее поведения, но в тот день нам это так и не удалось.

Я была потрясена рассказом Эллен, умирала от зависти и любопытства. Как могла американка – да и вообще кто бы то ни было – предпочесть Иран Америке? Мне хотелось встряхнуть Эллен за плечи и закричать: «Почему?!»

Разговор перешел на другую, не менее неприятную тему. Хормоз похвастал, что ему досталось от отца изрядное наследство и сейчас они с Эллен достраивают собственный дом.

– Мы бы тоже хотели иметь свой дом, – сияя, сказал Махмуди. – Мы хотели построить его еще в Детройте, но теперь уж выстроим здесь, надо только перевести в Иран деньги.

При этих словах я содрогнулась.

Знакомство с Эллен и Хормозом быстро переросло в дружбу, и мы стали регулярно встречаться. Для меня это было и отрадно и горько. Я была счастлива, что у меня появилась подруга, говорившая по-английски, да еще из моих родных мест. С Эллен я чувствовала себя совсем иначе, чем с иранцами, владевшими английским языком, – с теми я никогда не была уверена, что меня до конца понимают. С Эллен я могла изъясняться совершенно свободно. Но мне было тяжело наблюдать их вдвоем с Хормозом – я словно бы смотрелась в зеркало и видела там свое уродливое будущее. Я все время стремилась остаться с Эллен наедине. Однако Махмуди из осторожности не желал подпускать нас слишком близко друг к другу, пока не узнает Эллен поближе.

У Эллен с Хормозом не было телефона. Это удобство требовало особого разрешения, а зачастую и нескольких лет ожидания. Как и у многих, у них была договоренность с владельцем близлежащей лавки, чтобы в случае необходимости звонить от него.

Однажды Эллен позвонила нам и сказала Махмуди, что хотела бы пригласить нас с Махтаб к послеобеденному чаю. Махмуди неохотно передал мне трубку – он вовсе не хотел, чтобы Эллен узнала, в каком черном теле он меня держит.

– Я испекла булочки с шоколадной глазурью! – сказала она.

Зажав трубку ладонью, я вопросительно взглянула на Махмуди.

– А я? – недоверчиво спросил он. – Меня не приглашают?

– Видимо, Хормоза нет дома, – ответила я.

– Нет. Не пойдешь.

Должно быть, у меня на лице отразилась вся глубина моего разочарования. В тот момент я сожалела не столько о том, что не сумею улизнуть от Махмуди, сколько о том, что не отведаю глазированных булочек. На мое счастье, Махмуди был в хорошем расположении духа, да и преимущества дружбы с Эллен, по-видимому, перевесили его опасения отпустить меня на полдня.

– Ладно, иди, – сказал он.

Булочки были так же изумительны, как и возможность поговорить с Эллен наедине.

Махтаб была счастлива, что может поиграть с девятилетней Мариам (мусульманское имя Джессики) и шестилетним Али. Больше всего ее радовали американские игрушки. Здесь были и книжки, и головоломки, и настоящая кукла Барби.

А у нас с Эллен тем временем завязался серьезный разговор. Я наконец-то задала мучивший меня вопрос:

– Почему?

– Будь я на твоем месте, я бы, может, и осталась в Америке, – ответила она после глубокого раздумья. – Но все, что у меня есть, находится здесь. Мои родители на пенсии, у них нет денег, чтобы мне помогать. Я же не имею ни средств к существованию, ни образования, ни профессии. А у меня двое детей.

Но даже эти объяснения не укладывались у меня в голове. Более того, Эллен неприязненно отзывалась о Хормозе.

– Он бьет меня, – говорила она сквозь слезы. – Бьет детей. И считает, что это в порядке вещей.

У меня в памяти всплыли слова Нассерин: «Все мужчины одинаковы».

Страхом, а отнюдь не любовью была движима Эллен. Не чувствами, а материальными соображениями. Ее пугала неуверенность в завтрашнем дне – цена, которую приходится платить за эмансипацию. И она выбрала жизнь, ужасную во всех своих проявлениях, но дающую хоть какое-то ощущение надежности.

Наконец сквозь рыдания я услышала ответ на свое «Почему?».

– Потому что я боюсь – одной в Америке мне не выжить.

Я плакала вместе с ней.

Наконец Эллен успокоилась, и я, собравшись с духом, сказала ей то, что задумала.

– Мне очень нужно кое-что с тобой обсудить, – начала я. – Но не знаю, по душе ли тебе придется моя просьба – скрыть это от мужа. Если ты согласишься сохранить мои слова в тайне, я тебе откроюсь. В противном случае не стану тебя обременять.

Эллен глубоко задумалась. Она объяснила мне, что когда вернулась в Иран во второй раз, то решила переломить себя и стать преданной мусульманской женой. Она приняла ислам шиитов, стала даже дома носить подобающее платье (она и сейчас была с покрытой головой), молилась в положенный час, чтила всех святых, изучала Коран и смирилась со своей участью, ибо на то была воля Аллаха.

Но добропорядочная мусульманка оставалась еще и любопытствующей американкой.

– Нет, я ему не скажу, – пообещала она наконец.

– Это серьезно. Ты вообще не должна никому об этом говорить.

– Даю слово.

Сделав глубокий вдох, я выпалила:

– Я откровенна с тобой потому, что ты американка, а мне нужна помощь. Я хочу уехать отсюда.

– Пустая затея. Если он тебя не отпустит, тебе никогда из Ирана не выбраться.

– Нет, это возможно, – возразила я. – Я намереваюсь бежать.

– Ты с ума сошла. И думать забудь.

– Я не прошу тебя оказывать мне содействие, – заверила я Эллен. – Моя единственная просьба заключается в том, чтобы ты иногда вызволяла меня из дома – как, например, сегодня – и я могла бы наведываться в швейцарское посольство.

Я рассказала о своих взаимоотношениях с посольством: через него я получала и пересылала почту и работники посольства помогали мне по мере сил.

– Они что, пытаются организовать твой выезд? – поинтересовалась Эллен.

– Нет. Через них налажен только обмен информацией, и все. Если кому-то понадобится что-нибудь мне передать, это можно сделать через посольство.

– А я не хочу обращаться в посольство, – сказала Эллен. – Я там и не была никогда. Когда мы только приехали, муж запретил мне туда соваться, так что я это посольство и в глаза не видела.

– Тебе и незачем там появляться, – успокоила я ее. – Скорее всего, Махмуди еще не скоро позволит нам подолгу бывать вместе, но думаю, такой момент наступит, поскольку ты ему нравишься. И тогда ты должна будешь придумывать какие-нибудь предлоги для того, чтобы я могла уходить из дому: мол, мы собираемся за покупками или что-нибудь в этом роде, и прикрывать меня на это время.