Елена Сазанович - Всё хоккей

– Может быть, – Макс скривился. – А может и нет. А политиками становятся или рождаются? А врачами, музыкантами, миллионерами? И ты, положа руку на сердца, скажешь, что к власти в политике и в искусстве приходят честным путем, только потому, что таковыми рождаются?

– Наука – это другое, – неуверенно ответил я.

Макс мою неуверенность заметил.

– Это одно и то же. Это тоже часть мира, в котором правят не те, кто гением родился, а те, кто сумел гением стать. В любом деле. Смирнов… Он был слабак. Не умер, сам бы съел свои рукописи. Тоже любил играть в справедливость. И что от этой справедливости мир выиграл, ну что? – Макс приблизил ко мне свое небритое лицо и задышал перегаром, – что Смирнов так и умрет в безызвестности, а кто-то обязательно откроет то, что он уже открыл, вот так.

– Мир еще не готов к подобному открытию, – еще более неуверенно заметил я.

– А к чему был готов мир? К атомной бомбе? К картинам Гойи? К теории Дарвина? К пересадке сердца? Или ко всеобщей свободе?… Ничего, проглотили! И атомную бомбу, и Гойю, и свободу! Знаешь, всем, по большому счету, плевать на этот мир. Главное – я в этом мире, а не то, что с этим миром будет. Особенно когда не будет меня.

Макс пьянел на глазах, его слова становились бессвязны, жесты неловки. Но он упорно продолжал пить.

– Макс, остановись, – дружелюбно, насколько это возможно сказал я, и даже прикоснулся к его плечу. – Ты ведь всегда такой был сильный.

– А ты, ты откуда знаешь? А ты знаешь, что такое утром вставать и… И просто идти на работу! А потом еще и эта частная практика!.. Плевать я хотел на этих чокнутых пациентов! Да они и не чокнутые! Разбалованные дамочки лишь от скуки приходят на прием, да еще за это платят бешеные бабки! Им, видите ли, тоскливо! Тем, кому по-настоящему тоскливо, пьют самогон, а не виски, ездят в метро, а не в лимузинах, живут не в особняках, а в хрущевках, и считают последние копейки! Но они ко мне не приходят! Им нечем платить! Им платит жизнь! По полному счету! Если по-честному, то сегодня ни одного здравомыслящего человека на земле не осталось. Нужно лечить всех, абсолютно всех! А для этого психиатры не нужны! Достаточно одного психа, который к черту взорвет этот чокнутый мир или спасет. Но я не думаю… Нет, не думаю…

Он помотал головой и вновь заплакал.

– Думаю… Все будет по-прежнему. И психическое отклонение станет нормой. А норма отклонением. И мы должны будем лечить нормальных людей. Но нас этому не учили…

– А я думаю, как ни странно, все у тебя наладится, Макс. Просто тебе нужно забыть эту идею фикс. Она тебя губит. Ты хотел стать великим за счет другого. Это неправильно.

– Может и нет! Но я жил этим, жил! А теперь, чем мне жить!

– Всегда найдется чем! Ты уже научился плакать. И тебе нужно просто забыть.

Макс неожиданно расхохотался. Он хохотал и по его небритым щекам текли слезы. Жуткое зрелище.

– Ха-ха-ха! Забыть! А как! Как! Мир еще не придумал такой аппарат по уничтожению выборочной памяти! Ты разве об этом не знал, хоккеист?!

– Знал. И все помню. И книжку твою помню, ведь ее ты тоже украл у Смирнова. Ты за все платишь. Макс. Значит, все еще у тебя может быть. Я тоже платил.

– Ты – идеалист, хоккеист! Чистой воды! Платят те, у кого есть хоть грамм совести. А у кого есть ее хоть грамм – не имеют будущего. Я это тебе заявляю. Потому что знаю. Поэтому… Знаешь. Пошло все к черту, и мое прошлое, и мое будущее, и этот чокнутый мир. И грамм совести я легко променяю на грамм спирта. Лучше я все пропью. И прошлое, и будущее, и весь мир.

Макс еле держался на ногах, он вот-вот мог упасть и я его на всякий случай подхватил под руки.

– Идем, Макс, я отвезу тебя домой.

– Домой? А где он, мой дом?

Я потащил его к выходу, и в дверях столкнулся с весьма сомнительными посетителями. От них сильно несло перегаром, а их лица мало чем отличались от лица Макса. Они бросились к Максу в объятия.

– Друг! Друг! Идем! – они буквально вытащили его из моих рук.

– Извините, но он не может пойти с вами, – я сделал суровое лицо.

– Да пошел ты! – Макс махнул на меня рукой. – Отвяжись! Ты мой враг, а они…

– Макс, так на чем ты вчера остановился? Значит, если я не буду помнить что-то, а что-то буду, что захочу, то чего это будет? – спросил друг Макса, подобострастно заглядывая ему в лицо.

– И зачем такое изобретать? Я и так по утрам ничего, ничегошеньки не помню! Напился и забыл! Может не аппарат нужно изобретать, а пить побольше? – спросил второй,

– Все может быть! – прохрипел Макс. – Но я вам сегодня прочитаю новую лекцию… О чокнутом мире. (Макс обернулся ко мне.) А ты иди, хоккеист, иди. Я сам с собой разберусь. А, если нет… Никто мне не поможет. Может, только они, – и он кивнул на своих дружков, которые еле держались на ногах. На земле, как и Макс. – Кстати, хоккеист, у тебя нет случайно зеркала, что-то давно не видел своей рожи.

– Увы, – я развел руками, – но посмотреть стоит. Хотя… Хотя еще рано.

Этим же вечером я напился, как Макс. Только один. Я пил один, плакал один и жалел Макса один. Словно его похоронил. А утром, с больной головой подумал, а может быть все не так плохо? И не поминки я вчера устроил по Максу? А день его второго рождения? Черт его знает!

НАДЕЖДА АНДРЕЕВНА

Надежду Андреевну я не видел давно. Не потому что забыл про нее. Мне хотелось, чтобы она забыла. Успокоилась и, как и я, как то нашла в себе силы начать снова жить.

Но после разговора с Максом я решил, что время пришло. И нужно непременно повидать Смирнову, чтобы и в истории с ней поставить точку.

Соседи сказали, что она живет на даче. Был конец октября. Бабье лето в этом году было позднее. И я решил, что вылазка на природу будет и мне полезна. К тому же не терпелось узнать, как выглядит дача в окончательном завершении. А то, что ее уже построили, я был уверен на все сто.

Но мой оптимизм оказался излишним.

Едва я открыл ворота и увидел своего старого знакомого рабочего по кличке Золотой зуб, то окончательно понял, что дачи быстро не строятся. Он тащил на своих широченных плечах какие-то доски, и его зуб весело поблескивал в лучах золотого солнца.

По аккуратной дорожке, уложенной красным гравием, я смело пошел ему навстречу. Мне не терпелось ему объяснить, по-мужски объяснить, если женщина одинока, это не значит, что строить можно вечно. И вечно тянуть деньги.

По бокам дорожки росли астры, и я одну сорвал. Для Надежды Андреевны. Мой поступок не остался незамеченным.

– Эй ты! – Зуб агрессивно стал на меня наступать. – Чего цветы воруешь!

– А тебе какое дело? – огрызнулся я. – Позови лучше хозяйку.

Зуб прищурился и наконец-то узнал меня. И присвистнул.

– А, это ты пацан! Давно не заглядывал!

– К сожалению. Иначе бы это безобразие так долго не продолжалось!