Елена Сазанович - Всё хоккей

– На что жалуетесь, – не оборачиваясь, бросил он дежурную фразу.

Я плотно прикрыл за собой дверь. Она предательски хлопнула. Маслов резко обернулся.

Если бы я не увидел воотчию, то не поверил бы, что лицо человека может в один миг стать белым, как снег. Румянец на круглых щеках мгновенно сменился смертельной бледностью, мне даже показалось, что губы слегка посинели, его пухлые руки откровенно задрожали, и папка выпала из рук, громко хлопнувшись о пол.

– Это вы? Вы! Я знал, я чувствовал, что слухи о вашей нелепой смерти слишком преувеличены! Это все ваши штучки! Вы хотите заманить меня в ловушку! Но вам это не удастся! Я не намерен повторять, что для вас это может обернуться тяжелыми последствиями! Я не пугаю, но слухи о вашей смерти могут оказаться не слухами в один прекрасный день!

Свой эмоциональный монолог он выпалил на одном дыхании и на одной истеричной ноте.

– В один прекрасный день, все мы умрем, – спокойно ответил я и вышел как артист, на середину комнаты.

Если бы я не увидел воотчию, то не поверил бы, что лицо человека в один миг может вспыхнуть алым пламенем. Пылали щеки, уши, руки, глаза, даже губы. Казалось, его в один миг поглотит огонь и превратит тело в пепел. И образное выражение сгореть от стыда, казалось вот-вот превратиться в реальность на моих глазах.

Наконец, он, осознав, что ошибся, стал приходить в чувство. Даже деловито уселся в кресло, покрутился в нем, как космонавт, и уверенно постучал ручкой по столу.

– На что жалуетесь? – сухо спросил он, явно желая выставить меня поскорее за дверь.

Он даже не извинился, что принял меня за другого. Скорее всего, решил, что я пациент, у которого нет других проблем кроме сердца. И я не обращу на этот инцидент внимания, тем более что завишу целиком от воли врача. Но в том-то и дело, что пациентом я не был.

– Я ни на что не жалуюсь, Егор Николаевич. Ну, разве только на отсутствие информации.

– Я вас не понимаю.

– Разъясню. Я – журналист, пишу книгу о покойном, слухи о смерти которого, кстати, нисколько не преувеличены. О покойном ученом Юрии Смирнове, который был моим другом.

– А я тут причем? – Маслов весь напрягся, но нужно отдать ему должное, уже не бледнел и не краснел.

– Мне бы хотелось знать, что вас связывало?

– Вы пришли только, чтобы задать этот вопрос?

– Нет, еще чтобы получить на него ответ.

– В таком случае, ничем помочь вам не могу. Вопрос, на который нет ответа, бессмысленен. Я понятия не имею о таком ученом.

– Но от дружбы с Запольским вы не отрекаетесь?

– При чем тут Максим Станиславович? Он жених моей племянницы.

– Кстати у вашей племянницы я видел фотографию, где был запечатлен и Смирнов.

Маслов встал, приблизился к окну, распахнул фрамугу и вдохнул воздух, словно ему нужно было набраться сил с ответом.

– Вы поймите, я врач! Каждый день перед моими глазами проходят десятки, иногда сотни людей, разве всех можно упомнить.

– Он не был вашим пациентом. Возможно, вы были его пациентом?

Я не думал, что эта фраза взорвется в воздухе бомбой. Похоже, я метнул верно, наугад попав прямо в цель.

Маслов резко повернулся ко мне. Его губы и руки вновь задрожали. Может, он и был прекрасным кардиологом, но нервишки имел никудышние.

– Что? Что вы сказали? Я – его пациентом? Как вы смеете! В психиатрах я никогда не нуждался!

В этом я уже искренне сомневался.

– Значит, вам все же известно, что Смирнов был психиатром!

– Вы блефуете! – закричал Маслов. – Вон из моего кабинета! И чтобы никогда… Слышите, никогда не посмели переступать мой порог! Даже если у вас вот-вот остановится сердце! Ищите другого врача!

Похоже, этот человек не умел держать себя в руках. Или его положение было настолько серьезно. Мне ничего не оставалось, как поспешно покинуть кабинет, даже не попрощавшись.

На улице я неожиданно столкнулся нос к носу с медсестрой, которая провела меня к Маслову. Она вновь кокетливо на меня посмотрела. И мгновенно в моей голове пронеслась дерзкая мысль, что ей срочно хочется выскочить замуж. Иначе с чего она бы со мной так фамильярно себя вела. Видок у меня был еще тот! Я тут же сообразил, что кроме нее, выудить информацию, у меня нет претендентов.

– Встречать хорошеньких незнакомок второй раз – хорошая примета.

– Неужели? – она мило улыбнулась. – Только я не незнакомка, а медсестра. И меня можно встретить и в третий раз, и в четвертый, и в пятый.

– Давайте начнем с третьего.

– А что, вас еще раз пригласили на прием к доктору? Или вы ложитесь на операцию?

– Я откровенно вам признаюсь, что у меня абсолютно здоровое сердце. И поэтому третий раз наша встреча может состояться только вне стен этого больничного монастыря. Но боюсь, что вы, такая эффектная женщина, откажетесь составить мне компанию поужинать в «Праге».

Ресторан «Прага» ее добил окончательно. Правда, при этом она невзначай и с большим недоверием взглянула на мои потоптанные ботинки. Но тут же поспешно отвела взгляд, вдаваться в подробности она не хотела. Поскольку спешила замуж.

Мы договорились о встрече сегодня же. И она не преминула меня попросить, слегка смутившись.

– Только я попрошу…

– Да? Просите о чем угодно!

– Мне бы не хотелось, чтобы о нашей встрече узнал профессор Маслов. Понимаете, по этике медперсонал не должен… Ну, вы понимаете. А я так дорожу этим местом.

– Я прекрасно вас понимаю! – радостно воскликнул я, поскольку это было и в моих интересах. – Никакие профессора и академики ничего не прознают! Они всезнайки в других науках. Вы согласны?

Она улыбнулась и послала мне воздушный поцелуй.

Этим же вечером я надел свой дорогой английский костюм. Моя физиономия уже позволяла это, ее вряд ли кто мог узнать. Я даже покрутился возле зеркала. И остался вполне доволен своим видом, хотя костюм стал несколько маловат. Сказывалось отсутствие тренировок в моей жизни. Я стал резко полнеть. Залысина и очки придавали мне вид бизнесмена, клерка, ботаника, кого угодно, но не хоккеиста. Однако медсестра меня не знала другим. Поэтому для свидания мой вид был бесспорен.

– Вы, похоже, идете на свидание? – Надежда Андреевна не скрывала своего раздражения.

– На деловое свидание, – поправил я ее. – И это касается нашего общего дела. Вечером я все расскажу. Похоже, будут новости.

Она вздохнула и поправила ворот моего пиджака. Она мне не поверила.

– Юра не любил такие изящные вещи. Он считал их признаком дурного тона для мужчины. Он говорил, что мужик должен одеваться так, словно не разбирается в моде, даже если он в ней прекрасно разбирается. Равно как и женщина должна скрывать, что умеет прибивать гвозди, даже если она и умеет.

– Знаете, ваш Юра был тысячу раз прав, – искренне согласился я с ней. – В конце концов, что-то должно нас различать. Хотя, увы, этих различий все меньше и меньше.