Юля Панькова - Война не Мир

Но ничего такого не происходит. Иногда, переборщив в нехороших фантазиях по поводу ближнего, удается испытать к человеку нечеловеческую благодарность. Вместо того, чтобы надавать мне в челюсть, художник дальше открывает мне мужской ад.

― Нет, я не пробовал. Но через некоторое время вышла смешная ситуация. Ребята, которые уже собирались домой достали где-то травы и сидели, дергали прямо в казарме. По ходу у них возник творческий замысел, что меня надо все-таки хорошенько побить. Они разбудили меня после полуночи и дали понять, что сейчас будут наказывать. Но так как ребята были под кайфом, мне не приходилось даже очень замахиваться, они сами попадали. Когда они попадали и немножко повалялись, то постепенно пришли в тему. В казарме никто не спал. Все лежали на подушках и смотрели, как ребята тихо ползают по полу. Ребят было человек шесть. Когда они поднялись, то мне, разуется, врезали. Я сделал вид, что фа-фа-фа, ой-ой-ой…

…Говорят, проигрывать нужно достойно, ― думаю я. С нашей стороны у афганской границы пролегал район Пяндж. Граница проходила по реке с местным названием Пархарка. Однажды ночью там было землетрясение, и, по слухам, русло речки Пархарки сместилось, на метр урезав афганскую территорию. Рано утром афганцы начали наступление на нашу родину. Об этом, как и многом, что случалось в СА, не писали в газетах. Наверное, будь я правительством, я бы тоже не писала, чтобы не сеять панику в населении. В конце концов, граница на то и существует, чтобы всех защищать. Но драматизм пограничного конфликта заключался в том, что нападение случилось в утро субботы. То есть только-только еле-еле закончился вечер пятницы, и впереди у пограничников, как и у всех нормальных людей в стране было целых два выходных, чтобы выспаться и протрезветь. Рассказывали, что первым в части отличил головную боль от взрывов командир погранцовой дивизии. Командир вообще не отличался хорошим характером. Рассказывали, что он выигрывал проливные бои, сажая вертолеты прямо на пулеметные установки противника, отчего противник фигел, и сдавался. Утром, после того, как сместилась речка Пархарка, он вскочил злой и почему-то не стал ждать приказа, чтобы выяснить, как наше государство собирается реагировать на нападение. Вечеринка продолжается, ― закричала армия и радостно зарядила, а потом разрядила орудия. По-моему, если что-то и нужно делать достойно, так это выигрывать.

― Мне врезали, ― продолжает художник, ― но как именно началось мое наказание, все видели. Через неделю эти шесть ребят, которые до того, как меня побить, полчаса ползали под кроватями, уехали домой. Должна была произойти передача власти. В армии сержант ― не то же самое, что в учебке. Я, скажем, пришел в часть в звании сержанта, но тем не менее, был на низшей ступени развития. В части все определяется сроком службы. Дедами должны были стать ребята, которые жили в полку на полгода дольше, чем остальные. В деле армейского руководства ценится именно срок пребывания в данной конкретной местности. Если в последний месяц службы тебя перевели, будь ты хоть трижды дед, в новой казарме ты ни фига не значишь. Ты вроде как без клиентской базы и в сложившемся коллективе никому не уперся. Выработалась система выживания именно в этих условиях. Ты научился выживать в каких-то других, вот и вали.

Я дергаю ногой. Гений это тот, кто умеет все. У меня был знакомый фрилансер, который классно писал о кошках. Однажды его попросили сравнить с кошками знаменитых актрис ― одна порода, одна топ-звезда. Фрилансер просидел над статьей две недели и сказал, что про кошек у него получается, а про звезд нет. Дописывать про актрис просили меня. Методистам образования давно известно, что узкая специализация ведет к деградации. Если человек рубит только в кошках, он всегда остро нуждается в ком-то другом и его легко, например, обмануть на выборах…

― Узкие спецы ― это удобно в стаде, ― говорю я, с деланной печалью демонстрируя интеллект.

― Да, ― соглашается художник, ― может быть. Так вот, ребята, которые должны были взять эстафету, почему-то затормозили. Старые деды уехали, новые не смогли круто рулить. Целую неделю все сидели, и никто ничего не делал. Все просто сидели в казарме. Никто не руководил, никто не подчинялся. Как оказалось, это тоже плохая ситуация. Не скажу, что хуже дедовщины, но невозможно даже сходить покушать.

― Как так?

― В столовую хорошие солдаты отправляются строем, ― художник выразительно смотрит и, не дождавшись, когда я все пойму, объясняет, ― чтобы из солдат получился красивый строй, кто-то должен вовремя подняться с кровати и доходчиво отмахнуть: так, построились нах, погнали жрать. Но такого организатора с нами не было. И вот целую неделю мы ждали мессию. Мы были голодные, и все ждали и ждали. По одному в столовую не пускали. Требовали, чтобы пришли все вместе. Хотя бы уже без строя. Но мы не могли…

― Погоди. А официально мессию не назначают?

― Официально могут назначить кого угодно. Но кто его будет слушать? Офицерам на самом деле до задницы, кто и как будет управлять ― сержанты, салаги или дедушки. Главное, чтобы распоряжения начальства кто-то доносил до земли, и чтобы никто не умер.

― Да ну?

Художник кивает.

― А кому надо, чтобы о гарнизоне писали газеты? ― говорит он.

Я не знаю принципов глобального управления. Вероятно, они вытекают из потребностей большого бурлящего организма в нужном месте и в нужный час. Когда исламские фундаменталисты ходили по городам и поселкам СА с плакатами «Русские в Рязань, татары в Казань», российские армейские части, стоявшие на территории, ни во что не вмешивались. «Жарким февралем», мартом, апрелем и прочими не холодными месяцами, когда демоисламисты терзали маленькую страну, наши части продолжали нести срочную службу за своими заборами, слышали погромы и пули сражений и, наверное, мечтали о дембеле. Тогда уже вышел приказ не забирать призывников далеко от дома, и в частях было много местных: и националов, и эмигрантов. Местные призывники в отличие от тех, кто приехал издалека, не могли сидеть за забором. Они брали срочные отпуска и не возвращались в часть. Они бежали домой, помогать своим. Шла война. На сбежавших из армии забивали и не искали, как дезертиров. Некоторые из них не успевали даже пройти исламские патрули на горных перевалах и были убиты, добираясь до дома, кто-то даже не пробовал прорваться домой, а сразу присоединялся к враждующим сторонам по интересам. Те солдаты в новеньком снаряжении с девственными пластиковыми щитами, которые в роли защитников народа от исламистов робко бродили по улицам в первые дни военного положения, были отрядами умиравшей светской власти. Позже эти профессионалы ― президентский батальон и милиция ― перешли на сторону демоисламистов. В итоге за местное население вообще никто не впрягался и не мог защитить их домов. Народное ополчение против бесновавшей в СА Партии исламского возрождения началось с гражданского парня Сангака. В мирное время этот Сангак был простым кулябским авторитетом. Говорят, до того, как поднять народное сопротивление, он тусовался барменом в местном клубе. Знаменитая российская 201-я дивизия, стоявшая в СА, очнулась, когда основная масса воевавших друг друга уже перерезала, и граница с Афганистаном совсем потеряла стабильность. Только после этого наши войска вышли из-за заборов и официально записали под себя стихийный Сангаковский (народный) фронт, в приказном порядке меняя нелегальные автоматы Калашникова на законное оружие и выдавая матерым ветеранам СА пятнистую хэбэшку вместо произвольной одежды, в которой они ушли воевать год назад. Законным оружием уже довоевывали. Исламисты готовили свою армию идейно и материально, как утверждают, еще с 70-х годов, квартируясь по всей России. Сангак, кажется, просто встал с кровати. Роли красной армии я тут до сих пор как-то не догоняю. Но однажды, возможно, прозрею, и все пойму…