Вячеслав Морочко - Под крылом мотылька

– Фу ты! Господи! – возмутилась Ничипуренко, в, свою очередь, ошибочно увязав чужие слова с тем, что держала в уме. – Уж больно вы скорые! Дайте срок – будет им и обмен!

– Простите, кому это им? – не понял Кошко.

– Вашей доченьке с нашим Володенькой! А кому же еще!? – подивилась его недогадливостью Прасковья Филипповна.

– Батюшки! Так вы к нам – вроде как свататься! – всплеснула руками Ольга Сергеевна.

– Сразу – и «свататься»! Какие, ей богу, нетерпеливые!? В этом деле нельзя торопиться… Я и подумала, раз Ирина Володеньке нравится, – схожу-ка, взгляну на родителей: что за народ и что там у них за квартирка… На личико ваша девочка вроде бы миленькая, а вот телесами не вышла: росточком мала и уж больно худая.

– Мы тоже не великаны, – развел руками хозяин.

– Не слепая, заметила, – подтвердила Ничипуренко. – Мне сказали, днем Ирина работает, вечером учится в ВУЗе…

– Девочка так устает! Так устает! – пожаловалась Ольга Сергеевна!

– Положитесь, милочка на меня! Уж мы перетащим ее на дневной факультет.

– Это как «перетащите»?! – удивился хозяин.

– Что «как»?

– Как это можно устроить?

– Шутить изволим? –не поверила гостья.

– Помилуйте, я не шучу!

– Ну знаете… Вам действительно невдомек, почему ваша дочка-отличница не прошла на дневной факультет?

– Невдомек.

Ну а если подумать? Ну? Ну! – понукала она точно так же, как тот потливый словесник из приемной комиссии… – Ладно, позже поймете, товарищ Кошко. – успокоила Ничипуренко и подмигнула Ольге Сергеевне, в которой сразу же углядела «главу».

И тут его осенило: он должен был сообразить, что девочка не получила нужного бала потому, что имела папашей кретина, забывшего за философскими мудростями, что родители как-то сменили фамилию «Кац» на «Кошко». Смысл слова, вроде бы не изменился, а лицом по прежнему – Кац.

– А отчего бы Володе к нам не зайти? – осмелела хозяйка. – Нам тоже хотелось бы на него посмотреть.

– Резонно. Он обязательно вам понравится.

– Главное, – что бы Ирине понравился, – вставил слово Кошко.

– Правильно рассуждаете, – поощрила Ничипуренко. – Володенька уже несколько раз встречал у сестры вашу дочку… И как только мальчик признался, что хочет с ней познакомиться, я тут же к вам и примчалась: нельзя же позволить ребенку встречаться с кем приведется.

– Это как же!? Выходит они не знакомы! – поразился хозяин. – Он что у вас еще школьник?

Бог с вами! – всплеснула руками «норка». – Володя уже – аспирант!

Должно быть, она не могла взять в толк, чем приворожила к себе ее мальчика «эта пигалица – Кошко».

Ольга Сергеевна наклонила голову и стиснула зубы: ее душил смех. Она не хотела обидеть Ничипуренко и, отвернувшись, сказала: «Конечно, кому же, как не родителям думать о детях».

– Вот и я то же самое говорю! – с удовольствием подхватила гостья и, в знак особого расположения, дала понять, что у нее пересохло в горле, и хозяевам – в самый раз предложить ей хлеб-соль. Но для Ольги Сергеевны это было бы слишком, и, боясь, что не сдержится, она солгала: «Извините, Прасковья Филипповна, мы торопимся в гости». Ее уши и щеки стали пунцовыми.

– В таком случае не буду задерживать, – гостья уже направилась к выходу, когда на глаза ей попался выглянувший из-за шторы малыш.

– Господи! – воскликнула женщина. – Вы держите Кошку'?

– Котяшку, – уточнил хозяин.

– Выкиньте эту пакость! – потребовала «норка» – В доме от них одна грязь! Купите щеночка: собака существо одухотворенное, не то, что это бесовское племя! Мы, например, держим песика. Небольшой такой, очень серьезный – вылитый Платон Петрович. Попадись ему кошка – не успеет мяукнуть – задушит! Не переносит усатых! Щенком я его называла «Птичкой». Муж зовет теперь: «Птус-негодник», а мы с Володею – «Птусиком». Прелесть что за создание: морда длинная, черная и сам из себя – тоже черный, лохматый и уши – почти до земли. Да вы, наверняка, его видели: мы тут рядом живем!

Изобразив «одногорбого верблюда», Леопольд зашипел, уставившись на Прасковью Филипповну. Игорь Борисович, наконец, узнал эту женщину, сообразив, что котенок учуял насквозь пропитавший ее запах бешеной твари, однажды обрызгавшей их обоих слюной.

– Действительно, мы как-то видели «Птичку». – признался хозяин. – Имели, так сказать, удовольствие…

– Правда, он милый?

– На редкость… – Игорь Борисович подмигнул Леопольду. Ольга Сергеевна тоже поддакивала и кивала Прасковье Филипповне в знак согласия: лишь бы та поскорее выговорилась. Уже стоя в дверях, Ничипуренко предупредила: «Так значит Володя позвонит Ирине. А вы, милочка, по-матерински втолкуйте, как крупно ей подвезло: очень многие домогаются нашей дружбы»!

Когда поздно вечером, возвратившись из института, Ирина услышала о визите Парасковьи Филипповны, она так смеялась, так давилась от смеха, что, казалось, вот-вот… разрыдается.

– Ну что здесь смешного!? – спрашивала Ольга Сергеевна.

– Мамуля, милая, – смеясь, отвечала девочка, – я же Володьку-то ихнего знаю… Он ведь дурак дураком! Понимаешь? Просто чурбан! Без оттенков!

– Ври, да не завирайся! – сердилась мать. – Ишь ты, умница выискалась! Да он не чета тебе – уже аспирант!

– Мамочка, разве среди аспирантов не бывает тупиц? Сколько хочешь!

Дня через три, в воскресенье, Ольге Сергеевне показали молодого Ничипуренко с собакой. Володя был мужественно красив. Кошко подумалось, что, ради такого «принца», любая мать разобьется в лепешку. Кто-то рядом завистливо процедил сквозь зубы: «Пацан! Еще на губах не обсохло, а уж на „Жигуленке“ раскатывает!» На работе Ольга Сергеевна выяснила, что фамилия Ничипуренко – не безызвестная. И, хотя в точности положения Платона Петровича никто ей определить не сумел, все сходились на том, что Визиту Прасковьи Филипповны удивляться не следует: скорее всего они занимают одну из тех ниш, где семьи живут «своим кругом».

Пришла весна. Зелень пробилась за каких-нибудь несколько дней, и Леопольда потянуло во двор. Он с тоскою глядел на разгуливающих за окном голубков и голубок. И хозяева начали его понемногу выпускать на крыльцо. В первое время котенок сидел у подъезда, трусливо озираясь по сторонам. Взрослые кошки презрительно фыркали на него, пробегая мимо. Голуби не давали к себе приблизиться, и, гоняясь за ними, малыш иногда забегал далеко от подъезда, но опомнившись, стремглав возвращался. Набираясь уверенности, – шаг за шагом исследовал двор. Прежде всего он увидел кота-патриарха, возлежащего на металлической крышке от «подземного мира» и глядевшего осоловело на все сквозь курившийся по ободу люка туман.

Потом была встреча со старым калекой. Одна нога его росла коленкою вспять, как у самого Леопольда. Он шел, весь извиваясь, опираясь на палку, и пьяно ругался. Увидев котенка, старик замахнулся. Малыш отскочил и присел. Калека брызгал слюною, топал здоровой ногой, а затем, вдруг, стал плакаться и рассказывать про свою бедную «бабу», которую «схватил паралич». «Она целых три года – все под себя, под себя! Уже сил моих нету! Зашился совсем!»