Вячеслав Морочко - Явление народу

Надругательская эта подмена поначалу оскорбила Марину Васильевну.

– Тьфу! Черте что намалюют! – ворчала она, заметив нескладного человечка, невесть какими судьбами попавшего на «библейскую» землю.

Марина Васильевна то вглядывалась в благоговейные лица «узревшие чудо», то в смущенного Чарли, в знак приветствия приподнявшего над головой котелок. Ища объяснение баловству копииста, она вдруг подумала: «Человечек приходит, чтобы немного пожить, а его так затыркают, так замордуют, что он и не рад, что пришел».

– О, Господи! – вдруг осенило ее. – А ведь тот, кто – на этой картинке и там – на большой… они оба – из одного рода-племени!

Врач пронесся мимо Ивана по коридору и исчез за последней дверью налево. Почувствовав, что стало мутить (как с похмелья), Ковалев прислонился к стене. Состояние было привычным, и ему захотелось взглянуть на сестру. Сделав шаг, ощущая в конечностях дрожь, он слегка приоткрыл створку двери и… замер, не смея пошевелиться.

Марина стояла боком к нему, заложив руки за спину, вытянувшись, точно подросток (пятки вместе, носочки врозь) и, вглядываясь в картинку на белой стене, покачивала осуждающе совершенно седой головой… Потом, вдруг, вся подалась назад. Глаза широко раскрылись. Лицо размягчилось и потеплело. Грудь задрожала от прерывистого дыхания. Руки сначала уперлись в бока, а затем, полусогнутые, повисли вдоль тела, сотрясаясь с ним в такт.

Она смеялась, закатывалась от смеха. Пыталась остановиться, однако «поток прорывал запруду». Да можно ли было назвать это «смехом». Брызнули слезы, сопровождавшие радостное и мучительное толчками идущее из глубины извержение чувств. С ней что-то происходило. Тело, будто во сне, обретало легкость пугающую. Все погружалось в туман. Ей казалось, она умирает.

Ноги Ивана вросли в половицы: перед картиной, то замирая, то содрогаясь в предчувствии невыразимого счастья, привстала на цыпочках хрупкая девочка с утренним светом в глазах.

Ковалев обернулся на звуки сливного бачка. В последней комнате слева что-то ударилось об пол, дверь распахнулась, и…, путаясь в белых одеждах, выполз большеголовый малыш. Неожиданно сразу во всех помещениях слева и справа послышались детские крики и визг. Голоса нарастали. Двери раскрылись… Из них повалила гурьбой малышня. Потолок «рванул» вверх, а стена отодвинулась. Ковалев вдруг почувствовал, что теряет штаны, а точнее, – сам в них теряется. Девочка, «из-под картины», выпорхнув в дверь, помогла карапузу освободиться, взяла за руку, потянула его за собой. Шумной массой со всех этажей детвора проносилась по лестницам вниз и, «вываливаясь» из Скучного Дома, «растекалась» по городу в разные стороны, беззаботно топча ею только что брошенные «кровавые» стяги, транспаранты, портреты усатых и бородатых покойников.

Разбуженный телефонным звонком, он поднес трубку к уху и, услышав гудки, встрепенулся, обнаружив, что находится дома, в кресле, и все это время не то дремал, не то пребывает в прострации.

– Неужто вчера перебрал?! – подумал Владимир Владимирович, вспоминая всенощный пасьянс накануне, закончившийся небольшим «возлиянием». Тужился «мысленно восстановить ход событий», однако все виделось как сквозь туман. Помнил: утром спустился в метро, сел в вагон и блаженно дремал, положив «дипломат» на колени, а рядом прижался к нему паренек, совсем мальчик с игрушечным «кейсом». Пассажиры входили и выходили. Он, видимо, крепко заснул и проспал до «конечной». Вышел, поехал обратно и уже не мог вспомнить, как добрался домой. По времени судя, было похоже, что весь этот день – проспал в кресле. Ничего не болело. Напротив, он чувствовал бодрость. Приняв освежающий душ, глядя в зеркало, сказал себе: «Молодец!» – с иронией, но не без кокетства. И тогда… позвонили опять.

Гаркнул в трубку: «Внимательно слушаю!»

– Офтень рад, фто вы дома, – услышал он Марка Макаровича. – Фтут Офтябрина Антоновна хофчет вам что-фто скавать.

– Марк Макарович здравствуйте! Я рад вас слышать! Что там ей нужно?

– Она сейчаф скавет фама.

– Послушайте! Что вы себе позволяете! – зазвучал прокурорский голос инспектора. – Это вам с рук не сойдет!

– В чем дело, Октябрина Антоновна? Чем я опять провинился?!

– Еще смеете спрашивать!? Учинили скандал… А потом раньше времени уматали домой!

– «Скандал»!? Извините, сегодня мне было так плохо, что я не пошел в институт и даже не мог позвонить. Вот только сейчас «аклимался»… более или менее.

– Не морочьте мне голову! Вы вломились ко мне как…

– «Вломился»!? Окститесь! Да я сидел дома! Спросите Марка Макаровича: «Разве я приходил на работу»?

– Приходили. Ей богу! – смеялся в трубку сосед.

– Да вы там сдурели все, что ли!? – не выдержал Владимир Владимирович.

– Ах вот как ты с нами заговорил! – как будто обрадовалась Октябрина Антоновна. – Теперь, «Сопляватый», пеняй на себя! Я это так не оставлю!

– А идите вы все… в одно место! – начал было Владимир Владимирович и поперхнулся, почувствовав, что на другом конце провода что-то – «не так».

– Володенька, милый! Куда нам идти? – раздался девчоночий голосок. – Володька! Ты где? Куда делся? Вова – корова! Вова – корова! Ау! – он услышал хихикание, а затем – бормотание: «Ва-ва-ва-ва…»

– Алло! Алло! Кто там влез! – возмущался Владимир Владимирович.

Между тем, в трубке треснуло что-то, зажурчало, как будто бы ее кинули на пол и еще… поливали. Даже чудился запах. Плакал ребенок, а голос Марка Макаровича увещевал: «Ай-ай-ай! Мы намоканы! Ну не плафть… Все уладитфя. Ну иди фюда, и давай вытвем флефки. Вот фтак!» Владимир Владимирович в сердцах бросил трубку. Тут явно был розыгрыш – «шуточки институтской братвы». «Артисты!» – думал он, успокаиваясь, ибо знал уже, как ему быть.

Пляноватый раскрыл холодильник, достал запылившуюся бутылочку «КВВК», обтер мокрой тряпкою, откупорил, плеснув сразу нужную дозу в хрустальную рюмку, удобно устроился в кресле, потом очень медленно, точно свершая обряд и чувствуя, как «разливалось тепло», тянул с наслаждением, убеждаясь в который уж раз, что приличный коньяк… устраняет любые проблемы.

Если б не подпиравшая масса людей в вагоне метро, «командированный» рухнул бы на убегающий пол. Когда больше не было силы держаться за штангу, кто-то тронул его за рукав. Он увидел весьма миловидную женщину лет сорока, как две капли похожую на Алевтину.

– Дедушка, тут свободное место, – сказала она, – Садитесь пожалуйста! – и помогла ему сесть.

– Дай тебе, внученька, бог здоровья! – прошамкал он, удивляясь себе, убедившись теперь, что это и есть Алевтина. Она не узнала. А в нем только ухнуло что-то, как сонное эхо в колодце… И все… И она растворилась в толпе.