Юрий Козлов - Реформатор

Единственное (Никита Иванович опасался употреблять слово «человек») существо, которое могло помочь идущему (понятно куда) длинным коридором Никите Ивановичу — отец — находилось на Луне. Надеяться, следовательно, было не на кого.

Отец, вне всяких сомнений, познал тайну смерти, хотя Савва считал все это «темной историей». Впрочем, Савва сам был не последним участником «темной истории». Другое дело, что он и отец оценивали ее по-разному.

Как бы там ни было, отец не поделился последней тайной ни с кем.

Тогдашний президент России (Савва называл его «Предтечик») однажды в шутку (он и представить себе не мог, чем закончится самоубийственный эксперимент отца) сказал, что прикажет его пытать, если тот не расскажет ему о коридоре, в котором каждый видел свое, но который никто не проходил до конца, потому что никто не знал, есть ли из него выход, то есть все знали, что выхода нет. Отец же не просто прошел по коридору, но каким-то образом вернулся, причем, не через вход, в который, не переступая, боязливо заглядывали прежние участники эксперимента, а… через выход, который не видел никто и никогда, потому что его не существовало.

Разговор происходил на первом этаже Фонда «Русский глобус» у фонтана с античной мозаикой и золотыми рыбками.

Президент и отец сидели в креслах.

Никита кормил рыбок червями, накопанными под двухсотлетним вязом, оказавшимся внутри обнесенной стеной территории фонда. Под древним вязом водились быстрые, малиновые, как спагетти нарезанные из закатного солнца, черви. Утомленные сухим кормом, рыбки поедали их с удовольствием. Никита смотрел на дно бассейна, и ему казалось, что сидящие за столом античные люди не играют, как обычно, в неведомую игру, а чего-то ждут, к чему-то прислушиваются. А вдруг они играют… в нас и на нас? — посетила Никиту дикая какая-то мысль.

«Не каждый ведь день встречаешь, — сказал Предтечик, — разведчика жизни, вернувшегося с холода смерти. Я жажду получить рапорт о стране итогового пребывания, пункте конечного назначения. Пусть даже ради этого тебя придется пытать».

«Пытать бывшего мертвым, — усмехнулся отец, — все равно что вставлять штепсель в электрическую молнию, ссать на солнечный зайчик. Я не смогу составить рапорт, потому что того меня, который познал смерть, не существует. Он навсегда остался там, в стране итогового пребывания, пункте конечного назначения».

«Но кто тогда здесь, сейчас, с нами? — поинтересовался Предтечик. — Дух? Призрак? Зомби?»

«Всего лишь тот, о ком вы хотите думать, что он познал тайну смерти», — ответил отец.

«Я думал, ты вернешься апостолом новой религии, пророком, — вздохнул Предтечик, — а я буду при тебе добрым кесарем, не таким, как Тиберий при Христе. Значит, ты не возвестишь нам новую истину?»

«Мир не стоит новой истины», — ответил, глядя куда-то в сторону, отец.

«А что тогда стоит новый истины?» — спросил Предтечик.

«Ничто, — ответил отец. — новой истины стоит только старая истина, потому что, видит Бог, она… дороже».

«Теперь я понимаю, почему Понтий Пилат приказал наказать Христа плетью, — вздохнул Предтечик. — Видишь ли, дело в том, что я, как некогда и Пилат, знаю эту истину. Она не только в том, что всякая власть от Бога, но и в том, что нет в мире вечной власти. Суть ненаписанного тобой рапорта заключается в том, что грядет переустройство мира. Но ты не можешь пламенно его приветствовать, потому что сомневаешься, окажется ли новый мир лучше прежнего? Тем не менее, ты избран. Ты — апостол нового мира, но… как бы сразу апостол-диссидент. Дело в том, что ты дошел до истины, но не остался в ней и с ней, как, к примеру, апостолы Христа, а… вернулся обратно. Ты не хочешь возвестить миру новую истину, потому что не видишь в ней красоты и смысла. Но, может быть, дело не в истине, а в тебе?»

«Не я решаю, какой быть истине, — возразил отец. — Но я пока еще решаю, как лично мне к ней относиться — нести в мир, или прежде понять самому. Мой камень веры — свободный выбор, полет сознания, мир и покой для малых сих. На том, вослед Лютеру, стою и не могу иначе».

«Это-то меня и пугает, — ответил Предтечик. — Каково же вино истины, если его вливают в такие… случайные, изношенные, а главное, сопротивляющиеся ему сосуды?»

«Я составил рапорт, — достал из кармана вчетверо сложенный листок отец, — рапорт о своей отставке».

«Вот еще, — не читая, рвзорвал президент, — кто же будет наблюдать за макетом?»

«Мне кажется, — вздохнул отец, — вы, господин президент, не вполне понимаете, что происходит».

«Да что, что? — воскликнул президент. — В стране тихо. В Минобороны, МВД, ФСБ мои люди. Все под контролем. Коммунисты сидят тише воды, ниже травы. Дума только и ждет от меня какого-нибудь закона, чтобы немедленно его одобрить. Цены на нефть и газ стабильны. Долги по зарплате минимальны. В каждую сельскую школу мы еще до начала учебного года отправили по три компьютера. Я только что подписал указ о перечислении денег на реставрацию Соловецкого монастыря. Рейтинг мой достал небес. Что происходит?»

«Я не знаю, как это назвать, — сказал отец. — Знаю только, что вам в России не править».

«Ты сошел с ума, старик! — воскликнул Предтечик. — На макете все спокойно!»

«Макет, — с невыразимой горечью ответил отец, — сейчас существует внутри иного времени».

«Какого-такого иного времени?» — быстро спросил президент.

«Какое я притащил… оттуда… как… собака репей на хвосте, — сказал отец. — Я бы назвал его… нетерпением. У этого времени свой ритм, а главное… свой циферблат».

«Ну и что там, на этом циферблате?», — снисходительно поинтересовался Предтечик.

«На этом циферблате тебя нет, — сурово ответил отец. — Тебе лучше не тратить время на обсуждение в общем-то уже не нужных тебе вещей, а… уносить ноги. Тебя не будут искать. Да, — спохватился отец, — если хочешь спокойно жить, когда покинешь Россию, сними все деньги со счетов, купи золото, пока его свободно продают, зарой ночью в саду на своей вилле и вытаскивай по мере надобности. Грядут недобрые, — вздохнул, — ох, недобрые для всех нас времена».

«Никак не могу понять, — медленно проговорил президент, которого Савва называл Предтечиком, — ты шутишь, издеваешься надо мной, или… сошел с ума? — в недоумении подошел к окну. Предельно тихо было, как во внутреннем дворе Фонда “Русский глобус”, где едва шевелил ветвями двухсотлетний вяз, так и за каменной, огораживающей фонд стеной. Только осенние листья медленно летали туда-сюда, как золотые (какие посоветовал покупать президенту отец) монеты в открытом космосе. Президент схватил со стеклянного журнального столика пульт, включил стоящий в холле телевизор. По одному каналу показывали бразильский сериал. Рикардо объявлял Хуане, что некий (в данный момент отсутствующий на экране) Мигель — это ее брат, украденный прямо из колыбели цыганами ровно двадцать пять лет назад. По другому — игру “Миллиард в кармане”. Дядя, ответивший на вопрос, сколько зубов у жирафа, выпучив глаза, тряс в воздухе полученной за это кофемолкой. По третьему (общенациональному, эротическому, круглосуточному) передавали прогноз погоды. Присевшая с зонтиком в руках обнаженная девица писала, выставив из-под зонтика круглую белую попку, на карту (макет?) России, точнее, на европейскую ее часть. Из чего следовало, что на европейской части России ожидаются дожди, дожди, дожди… — Все нормально, — пожал плечами президент. — Где “Лебединое озеро”? Это, конечно, тоже озеро, — с улыбкой посмотрел на игриво машущую ручкой девицу, — но не лебединое. Почему меня нет на циферблате?» — спросил, окончательно успокоившись, у отца, переведя тем самым разговор в чисто умозрительную, и, следовательно, позволяющую фантазировать плоскость.