Михаил Лифшиц - Почтовый ящик

Не услышав ответа, Усатый продолжал.

– Служебные перемещения – это одно. Но я думаю, в первую очередь, о людях. Тебе, при твоем семействе, дальний путь на работу ни к чему. Второе, ты перспективный инженер, в твоем возрасте пора уже становиться начальником. Наконец, в твои руки я могу передать свои работы. Ты и сам не испортишь, и приедешь посоветоваться. Вот. Поэтому для пользы дела нужно, Сережа, нам с тобой, что называется расстаться, хотя для меня это и нелегко.

Сережа по-прежнему молчал. Раздражение не проходило. Неприятна была фальшь в рассказе начальника о том, как в нем борется личное и общественное. Неприятно, что начальник вновь хотел представить себя Сережиным благодетелем, неприятно это « ч то», все неприятно.

– Что молчишь? От радости в зобу дыханье сперло?

– От какой радости? Мне это и без вас предлагали… – сказал Сережа.

– Ну, так вот, – не обратив внимания на Сережины слова, продолжал Усатый. – При таком раскладе мы с тобой становимся конкурентами. Думаю, что одних и тех же людей я захочу забрать, а ты захочешь оставить. На моей стороне мой авторитет, а на твоей электричка.

– Знаете, что? Давайте, попозже поговорим, – перенес разговор Сережа. Нельзя было вести разговор в том раздражении против Усатого, в котором он находился. Шутка про электричку показалась унизительной. Да и вообще, дело серьезное, нужно все обдумать.

Лаборатория опять загудела, как осиный рой. Узнав, что можно никуда не уходить и остаться под Сережиным началом, многие сотрудники раздумали переводиться в Москву. Начальник топорщил усы и говорил, что электричка победила, но, чувствовалось, что это сильно его уело, и в глубине души он страдал.

Еще с месяц продолжалась беготня, потом последовал кадровый приказ, а еще через две недели и переезд.

Сережа стал и.о., исполняющим обязанности начальника. Чтобы стать настоящим начальником, ему нужно было пройти избрание по конкурсу и обсуждение на парткоме. В сложившейся ситуации конкурс был мероприятием чисто формальным, ведь других претендентов на это место не было. Конкурс объявили приказом директора, повесили приказ на доску и ждали положенного месяца, чтобы утвердить единственного кандидата. Но, как говорится, свято место не бывает пусто. Из министерства позвонил директору куратор их института и сказал, что его товарищ, начальник лаборатории, кандидат наук, оказался не у дел в своем институте. Попросил найти ему соответствующее местечко, учитывая возможные открывшиеся вакансии в связи с перемещением Петровичева. А ездить из Москвы этот товарищ согласен. Директор Арсен Степанович, решивший уже выдвигать Зуева, подумал, что неплохо иметь у себя министерского дружка, и пригласил претендента на беседу.

Претендент на Сережино место Владимир Иванович Егоров, полный мужчина пятидесяти трех лет, приехал в институт в семь часов вечера, так назначил ему директор. Из проходной позвонили в приемную директора, там разрешили, и Владимира Ивановича пропустили на территорию без всякого оформления и с портфелем. Лифты уже не работали, и Владимиру Ивановичу пришлось подниматься на пятый «директорский» этаж пешком. Он сильно запыхался и вспотел. Владимир Иванович подумал, что перед тем как идти в кабинет, нужно было бы передохнуть и обсохнуть. Но время было уже почти полвосьмого, не угадал он с электричками, да и от станции долго добирался, приехал впритык, даже с опозданием. Потом проходная, подъем по лестнице. Владимиру Ивановичу показалось неудобным и вредным для его назначения так сильно опаздывать, и он не решился тратить еще время на то, чтобы привести себя в порядок. Поэтому он сразу вошел в кабинет. Разговор с директором не сложился. Владимир Иванович пытался рассказать о своих научных достижениях и в доказательство вытянул из портфеля толстую пачку авторских свидетельств. Говорил, что всегда был у себя на предприятии «генератором идей», что коротко знаком со многими влиятельными людьми. Вел себя Егоров суетливо и глупо, потому что думал только о том, как он выглядит со стороны: не заметил ли директор лихорадочный румянец на лице, который ощущал сам Владимир Иванович, не видны ли капли пота на лбу. Кроме того, он все время боялся, что из носа потечет, а носовой платок он оставил в куртке в приемной.

Арсен Степанович вежливо расспрашивал Егорова о прохождении службы и о темах его изобретений, а сам думал: «Зачем он авторские приволок? «Генератор идей», говорит… Не сумасшедший ли он? Красный какой-то, потный. Может сердечник? Не будет от него толку, ни как от начальника лаборатории, ни как от министерской «лапы». Не возьму его. Не велика шишка – наш куратор, проглотит».

На следующий день, когда министерский чиновник позвонил узнать о результатах переговоров, директор самым искренним тоном сказал: «Он мне понравился. Но, понимаете, там, в лаборатории, средний возраст – тридцать пять лет. Они после работы каждый день в футбол играют, а в антенном зале девчонок щупают. А тут человек солидный, дорога на работу, наверное, займет часа три-четыре в оба конца… Не окажем ли мы человеку медвежью услугу, определив его на такое место». Куратор согласился с Арсеном Степановичем и через месяц пристроил Владимира Ивановича в другой институт.

Сережа был знаком с Егоровым, сталкивался с ним по работе, но о том, что они оба в этот раз претендовали на одно место, Сережа так и не узнал, тем более, что его заявление осталось единственным, поданным на конкурс.

Еще одна инстанция, партком, тоже была пройдена без осложнений. Правда, перед заседанием парткома Сережу вызвал заместитель директора по кадрам. Наверное, познакомился с Сережиными документами перед представлением нового начальника партийному комитету.

– Ты почему беспартийный? – спросил зам Сережу.

– Да, думал вступать, когда комсоргом отдела был, но мне тогда сказали, что нужны рабочие или ИТР-овцы с ученой степенью, а у меня тогда не было. А потом как-то случая не представилось… – объяснил Сережа.

– Ладно, это сейчас не так важно, как раньше. Ты пойди в парткабинет к Филимоновне. Заведи себе карточку и возьми какую-нибудь работу Ленина… «Детскую болезнь левизны в коммунизме» возьми. Почитай, интересно. Нет, я серьезно. Блестяще написана.

Сережа зашел в парткабинет, довольно большую комнату со столами для работы с литературой. Там в Сережу буквально вцепилась заведующая кабинетом Марина Филимоновна. Ей было скучно. В парткабинет стали реже заходить люди, Филимоновна, всегда бывшая в центре институтской жизни, узнававшая, не выходя из кабинета, все новости, бывшая весьма влиятельной и осведомленной фигурой, теперь теряла свое значение, скучала, слабела вместе с партией. Она обрадовалась Сереже, расспросила его об уходе Альберта Тарасовича, об Андрее Прокофьевиче, о Тане, о детях. Потом сама рассказала ему свои истории в особом стиле важной, но простой гранд дамы, приобщенной к тайнам партии, института и распределения высших благ: «Пришла нам подписка на Бажова. Четыре подписки на предприятие. Кто такой Бажов – не помню. Ну, я взяла себе две, все-таки дочери подрастают».