Йоханнес Зиммель - Горькую чашу – до дна!

Пока я все это произносил, она смотрела на меня потухшими глазами, а у наших ног валялись окровавленные мертвые свиные головы, осколки костей и куски мяса.

И еще я сказал ей:

– Я живу только благодаря тебе, Шерли. И постоянно вспоминаю все, что нас связывало. Наши тайны, наши подаваемые друг другу сигналы, наши письма, которые мы ухитрялись передавать друг другу и которые, прочитав, сжигали. Наши свидания. Маленькие гостиницы. Телефонные разговоры. Цветы от инкогнито. Все это, запретное, для меня означало жизнь и любовь: то была моя первая настоящая любовь, Шерли…

– И моя. – Она склонила голову, как будто мы говорили о некой ушедшей от нас навсегда и горько оплакиваемой покойнице.

– Маленький бар в полумраке. Наши любимые песенки. Пианист играет «Верную любовь». Вот о чем я вспоминаю. О чем мечтаю. Ради чего живу. Только ради этого. Ради нашей любви. Эти слова звучат ужасно патетично. Но я люблю тебя, Шерли. Верь мне.

На это она ответила:

– Я верю, что ты меня любишь. Но считаю, что ты тут, в Гамбурге, попал в дурную историю.

– Если ты имеешь в виду ту блондиночку, что ждала меня нынче утром…

– Не только ее. Много всякого.

– Шерли…

– Не перебивай. Они сию минуту вернутся. Я уверена, что ты сейчас очень несчастен. Я уверена, что тебе просто придется лгать, если ты начнешь объяснять мне, что здесь произошло. И поэтому прошу тебя: молчи! Я верю тебе. Мне просто ничего другого не остается. Посмотрю, что будет дальше. Только не хочу, чтобы мне и дальше лгали.

Слова эти тоже звучали весьма неожиданно в ее устах.

Да, вероятно, все дело было в этом пустом и огромном зале с его микшерами и микрофонами, звукопоглощающими стенами и широкоэкранными установками. Вероятно, именно этот мир бездушной техники заставил наши души заговорить.

– Я не стал бы тебе лгать, – сказал я и подумал: я уже лгу.

– Стал бы, Питер. Наверняка. Мне всю жизнь лгали. И Джоан. И ты. И подружки. И мальчики. Кругом одна ложь. Я тоже люблю тебя всем сердцем. И знаю, что ты найдешь для нас обоих наилучший выход. Но я не могу больше терпеть, когда мне лгут.

Я попробовал было обнять ее, прижать к себе, поцеловать. Мне было все равно, войдет ли кто, увидят ли нас. Но Шерли оттолкнула меня.

– Не надо, прошу. Не прикасайся ко мне. Меня то и дело тошнит.

Я отступил и вдруг затрясся от озноба, хотя в зале было жарко. Разве это похоже на любовь? Неужели мы оба уже так далеки друг от друга?

– Не сердись, Питер. Вот когда ребеночка не будет…

– Да-да, – кивнул я. – Конечно.

– Ну вот, теперь я тебя обидела.

– Ничего подобного, – отмахнулся я.

За гладкой стеклянной перегородкой появились Джекки с ассистентом. Оба сияли. Динамик щелкнул, и тут же послышался голос мастера по монтажу:

– Дети мои, не могу удержаться и не назвать самого себя гением! Какой звук получился! Да вы просто уделаетесь от восторга!

– Я потом поднимусь к вам и послушаю, – машинально пообещал я.

– А знаете, где я раздобыл свиные головы? На бойнях в Вандсбеке! Надеюсь, вы не приняли это за личное оскорбление, мистер Джордан?

– С какой стати?

– Ну, из-за того, что я додумался заменить вашу голову именно свиной! – Он раскатисто засмеялся и уселся за пульт. – Погоди-ка, детка, запишем еще разок, на всякий пожарный.

– Хорошо, мистер Джекки. – Шерли поднялась с пола и вновь взялась за молоток. При этом бросила мне через плечо: – Та женщина позвонила.

– Что-что?

– Утром. Тебя не было.

– Но как же…

– Телефонистка соединила ее со мной в монтажной. Не знаю почему. Здесь считают меня, очевидно, твоей родной дочерью. Или решили, что звонит Джоан.

– Но звонила не та женщина!

– Нет, та.

– Откуда ты знаешь?

– Она попросила позвать тебя.

– Это еще ничего не доказывает.

– Но она представилась.

– И как ее зовут?

– Фрау Петрова.

Я тупо уставился на Шерли.

– Вот видишь, Питер. Потому я и не хочу, чтобы ты мне еще что-то объяснял. Ведь тебе пришлось бы солгать в первой же фразе.

Тут зажглись красные и зеленые лампы.

– Ну как, детка, готова?

– Да, мистер Джекки.

– Шерли, но это же все чистый бред! Не могла звонить та женщина! Да я и не знаю никакой фрау Петровой!

– Питер, микрофон включен.

Я двинулся к двери.

Вдруг раздался голос Джекки:

– А сейчас будьте любезны замереть на месте, мистер Джордан! – (Я замер.) – Ну-ка, детка, вдарь как следует!

Шерли присела. Взмахнула молотком. С силой ударила по свиной голове. Опять раздался тот же отвратительный звук. Второй череп разлетелся на куски.

– Восторг! Неподражаемо! – Голос Джекки в динамике захлебывался от восхищения. Я взглянул на Шерли. Она покачала головой и отвернулась. Нет, это было бессмысленно, совершенно бессмысленно. Перешагнув через лужи крови, обломки костей и комочки мозгов, я пошел к двери.

Фрау Петрова.

Черт возьми, почему она сюда позвонила? Внезапно я весь затрясся от бешенства. Что это ей вдруг взбрело в голову? Ведь она женщина. У нее есть женское чутье. И она должна была бы знать…

Что?

Что она, собственно, должна была бы знать? А ничего.

У выхода из тонателье была телефонная будка. Я полистал толстенный справочник. Петродер. Петрос. Петросси. Петрова. Петрова. Петрова. В справочнике оказалось одиннадцать Петровых, но Наташа, видимо, не указала своего имени и профессии. Слава Богу.

Нет, вот она – Петрова Наташа, д-р мед., 23-68-54.

Я набрал номер, и в трубке послышался ее спокойный, мягкий голос.

– Говорит Джордан. – Я еще задыхался от бешенства. Я еще не остыл. – Я звоню со студии. Вы сегодня утром звонили сюда.

– Да.

– Почему?

– Боже, я что-то не так сделала?

– Да.

– Мне очень жаль. Я думала, вы там один. Я не знала, что ваша дочь работает монтажисткой.

– Что вам было нужно? – спросил я и, еще не договорив, почувствовал, что вся моя злость улетучилась, что этот тихий, спокойный голос смирял меня, успокаивал.

– Я хотела вас поблагодарить.

– Поблагодарить?

– Ну да, за чудесные цветы, за ящик для рисования, за цветные карандаши.

Цветные карандаши. Ящик для рисования. Цветы. Я обо всем этом забыл, давно забыл.

Она хотела меня поблагодарить. Это было так естественно для такого естественного человека, как Наташа Петрова. Если бы она была сейчас тут, вдруг подумалось мне. Может, я бы смог сказать ей правду, всю правду, раз уж от Шерли я ее вынужден скрывать. Я лгал всю свою жизнь. И теперь впервые ощутил слабое подобие той муки, которая не отпускала, если не можешь никому и никогда сказать правду. Если бы Наташа была сейчас тут…

Нет!

Я схожу с ума! И все явственнее! Надо кончать. Надо с этим кончать.

– Мне необходимо увидеть вас, мне надо поговорить с вами, Наташа. – Я так и сказал: Наташа. Не фрау Петрова. Не фрау доктор. Я назвал едва знакомую женщину Наташей.