Илья Бояшов - Армада

– Vae Victis! Еще один упавший вниз. Что поделать, бедняга не обладал самой полезной из профессий. К счастью для нас с тобой, моя дорогая, тираны редко бывают молоды.

Затем, потирая руки, мирно засел за Канта.

Ежедневно теперь команды плясали и пели песни. Однако по-прежнему эшафот не справлялся с потоком приговоренных. Из ожидающих в карцерах своей участи офицеров образовались настоящие очереди. Не все скисали – многие держались огурчиками, стараясь заразить молодецким мужеством коллег по несчастью, и шутками встречали охранников, зачитывающих списки очередных приговоренных. Оставшиеся провожали товарищей затейливыми напутствиями, прося передать приветы тем, кто уже был отправлен на небо. В ответ неслись бодрые уверения, что все приветы обязательно попадут по адресу, после чего следовало обязательное и громовое: «Встретимся у топа мачты!»

Бравада захлестнула и желтоперых лейтенантов, и пожилых каптенармусов. Считалось особым шиком встретить сообщение о собственном приговоре за картами, а затем хладнокровно довести до конца роббер. Тюремщики, по молчаливому уговору, не торопили игравших – напротив, некоторые из них следили за подобными бретерами с тайным уважением и даже с симпатией. Обычно проигравший, поднимаясь и кивком благодаря партнеров за приятный часок, оставлял свои долги на товарища, очередь которого была еще впереди. Играли на зажигалки и спички, на сигареты и припрятанные бутылочки с коньяком. Делом чести для оставшихся считалось расплатиться за ушедшего. Некоторые, через охрану, доставали себе белоснежные аристократические рубашки и щеголяли ими. Смехом и веселыми возгласами встречали новое пополнение. Новички старались не отстать в этой заразной, наперекор всему, жизнерадостности – часто взрывы хохота сотрясали битком набитые карцеры. Спорили о том, кто шагнет на гильотину следующим, сочиняли друг на друга остроумные эпиграммы и рассуждали о поэзии Бодлера и о музыке Шнитке с видом сорбоннских профессоров.

Так, между двумя подведенными к плахе инженерами первого ранга, осужденными «за тайные сношения с трюмными», состоялся обычный разговорчик:

– Никогда не соглашусь с Достоевским! – воскликнул один, когда их ненадолго оставили в покое – забарахлил механизм, освобождающий нож. Пока гильотину щедро поливали машинным маслом, осужденный горячо продолжал: – Меня коробит дурацкая аксиома о том, что если Спасение зависит от одной слезинки ребенка, то стоит от него отказаться. Полные чушь и глупость!

– В чем же дело, товарищ? – спросил другой, щеголяя накрахмаленной рубашкой. Подобно маркизу или графу времен Людовика VI, он держался с поразительным, даже каким-то нахальным, спокойствием.

– Здесь все очевидно как дважды два. На то и Спасение, чтобы не пролилось не единой слезинки. Иначе оно Спасением просто-напросто не является. Странно, что эта мысль пришла мне в голову именно сейчас, – объяснил первый.

– Можете не сомневаться – она в ней ненадолго задержится! – С этими словами, пожав руку собрату, воскликнувший закончил свой путь. Его собственная голова закувыркалась, как неправильно пущенный шар в кегельбане по специальному желобу – с тем чтобы достаться шныряющим барракудам.

В один прекрасный день на палубах были построены заметно поредевшие экипажи, а на мостик «Убийцы» доставлены представители всех конфессий. За исключением упрямого попа с «Чуда», который все то время, пока лилась кровь, вел службы и не уставал порицать репрессии, служители культов благоразумно отсиживались по каютам. Однако ксендзов, муллу и особенно раввина не спасла нейтральность. Нисколько не церемонясь, путающихся в рясах священников приволокли к лифтам фок-мачты и подняли на уже подзабытую всеми ими высоту. Там и был отдан изумительный по своей простоте приказ. Без тени улыбки, напротив, самым серьезным образом, обер-церемонийместер, постукивая для доходчивости по палубе золоченым жезлом, объявил о существе дела. Сейчас же, не медля ни секунды, служители должны были признать Божественность Главного Властителя, Его Величества, Благодетеля и Спасителя, Единственного Адмирала Вселенной.

– С вашей стороны это величайшие святотатство и наглость! – нисколько не колеблясь, бесстрашно заявил поп с «Чуда», когда его первым подвели к знакомому креслу.

Его Священность, Император, Единственный Адмирал и прочая, прочая, прочая, в новом мундире, обсыпанном серебром и золотом, безмятежно покачивался. До него не сразу дошла столь возмутительная фронда. Наконец Божественный закряхтел, щелкнул пальцами, и всемогущий Фуше – Первый флаг-капитан – весело излил волю монарха, парировав:

– А с вашей стороны, батюшка, величайшая глупость даже заикнуться о подобном. Если, милейший, вы вознамерились стать мучеником, считайте, что достигли своей цели.

Кивок – и несчастный поп, так чудесно затевавший со многими, стоящими сейчас в свите, «американку» и карамболь, полетел за ограждение. Как тень пролетел он пятьдесят два метра с возрастающим ускорением и распластался на смотровом колпаке второй башни главного калибра. Все на мостике, затаив дыхание, ждали грозного продолжения.

Следующей жертвой назначили улыбающегося как ни в чем не бывало бурята.

– Несгибаемый субъект, – с какой-то даже завистью прошептал Главный механик. – Мне бы его нервы!

Буддиста бесцеремонно подтолкнули к креслу, однако полет упрямца, казалось, не произвел на ламу никакого впечатления. Бильярдная голова его сияла.

– Довольно скалиться, чурка узкоглазая! – с молчаливого разрешения кресла прошипел флаг-капитан. – Вопрос: знаешь ли ты, кто есть сидящий сейчас перед тобою, сияющий в величии своем?

– Знаю, – тотчас кивнул лама.

– Так кто же?

– Новое воплощение Вишну!

После подобного восклицания, перепуганные ксендзы и попы скопом капитулировали и трясущимися руками приняли украшенные массивными рамами портреты Его Сияющей Божественности. С разрешения церемонийместера они уныло пошаркали к лифтам. Раввин, еще не отошедший от недавнего потрясения, клялся, что ежеутренне будет класть по двести поклонов перед Священным и ежевечерне – еще триста. Он утверждал, что, прославляя Мудрейшего, готов биться головой обо все стены корабельной синагоги. Мулла нервно пощипывал бородку – сомнения мусульманина мгновенно были отмечены всесильным Первым флаг-капитаном. Однако более всех местного Малюту Скуратова беспокоил все же невозмутимый посол Гималаев. Первый флаг-капитан, как ему казалось, не без основания, заподозрил в достойном и мгновенном ответе ламы преступное издевательство. Однако крыть ему пока было нечем – Его Божественность благосклонно отнесся к выходке азиата.