Чарльз Буковски - Хеб с ветчиной

— Эй, парнишка, иди сюда. У меня есть целая коробка конфет из крысиных какашек специально для тебя.

Злыдень поморщился, повернулся и побежал. Я смотрел на его маленькую несуразную жопку. Две грушевидные ягодицы усердно толкались, словно хотели оторваться друг от друга. Рядом объявился другой враг — Джим — великий бабник. Он стоял надо мной и тоже хмурился.

— Ушли, — сообщил он.

Я посмотрел на то место, где они сидели, девиц действительно не было.

— Куда они дают? — спросил я.

— Кто ебать дает? Я взял телефончики у двух самых лучших.

— Лучших в чем?

— В ебли, дрочила!

Я встал.

— За дрочилу я тебя сейчас урою, сука!

Его лицо было особенно красиво на морском ветру. Я живо представил себе, как он рухнет на песок и будет корчиться от боли. Джим отпрянул.

— Спокойно, Хэнк. Ты можешь взять телефон в любое время.

— Оставь себе. У меня не такие крутые яйца, как у тебя!

— Ну, хорошо, хорошо. Мы же друзья, правда?

Мы двинулись по пляжу за своими велосипедами, которые спрятали за чьим-то домом на берегу. Мы шли по раскаленному песку, и каждый знал, чей сегодня был день. Кулаки ничего не могли изменить в этой ситуации. Конечно, с их помощью можно было добиться некоторого облегчения, но не больше. На обратном пути я уже не пытался обставить Джимми на своем велосипеде. Мне нужно было нечто радикальное, например, зеленый купе с блондинкой, чьи волосы развевались бы на ветру.

РТОК был отстойником неудачников. Как я уже говорил, этот класс был альтернативой физкультурной группе. Я мог бы пойти в физкласс, но мне не хотелось, чтобы все таращились на мои гнойники и шрамы. Личный состав РТОК состоял из чудил, не любивших спорт, и из тех бедолаг, которых запихали сюда родители. Они считали это проявлением патриотизма. Среди богатых родителей было больше патриотов, наверное, потому что они и теряли больше в случае порабощения страны. Бедных родителей-патриотов было гораздо меньше, и зачастую они проявляли его только потому, что этого от них требовали, косвенно, но требовали. Или же таким хитроумным маневром они могли приподняться в глазах общественности. Подсознательно, бедняки (особенно чернокожие) понимали, что им ничего не грозит, если страну поработят русские, немцы, китайцы или японцы. Возможно, что ситуация даже улучшится. Но так как большинство родителей челсовских учеников были при бабках, у нас в школе числился один из самых больших РТОКов в городе.

Итак, мы маршировали под палящим солнцем, учились сооружать походные туалеты, бороться со змеиными укусами, ухаживать за ранеными, накладывать жгут, колоть штыком врага. Мы изучали ручные гранаты, тайное проникновение на территорию противника, дислокацию войск, отступление, наступление, интеллектуальные и физические дисциплины. Мы ездили на стрельбище, и самые меткие получали медали. Наш корпус участвовал в военных маневрах. Мы высаживались в лесах и разыгрывали учебную военную кампанию. Мы ползали по-пластунски, путаясь в своих винтовках. Мы были очень серьезны, даже я поддался. Было в этом что-то волнующее, что заставляло кровь бегать быстрее. Мы все понимали, по крайней мере, большинство из нас, что это чушь и профанация, но что-то перемыкало у нас в мозгах, и мы рвались в бой. Командовал нами отставной армейский офицер — полковник Сассекс — дряхлый и слюнявый старик. Тонкими струйками слюни вытекали из краешков рта и сливались в большие капли под подбородком. Полковник никогда ничего не говорил. Он просто стоял в своем мундире, увешанном орденами и медалями. За это школа платила ему зарплату. Во время наших учебных маневров он приносил с собой блокнот для подсчета очков, взбирался на самое высокое место и, наблюдая за ходом сражения, делал в блокноте пометки. Но полковник никогда не говорил нам, кто победил. Каждая сторона считала себя победившей. Скверная ситуация.

Лейтенант Герман Бичкрофт был лучше. Его отец владея пекарней и рестораном при гостинице. Но, как бы там ни было, лейтенант выделялся. Он всегда перед маневрами напутствовал нас горячей речью.

— Помните, вы должны ненавидеть противника! Они хотят изнасиловать ваших матерей и сестер! Вы хотите, чтобы эти выродки надругались над вашими матерями и сестрами?

У лейтенанта почти не было подбородка. В остальном его лицо ничем не отличалось от обыкновенного, но вот там, где под нижней челюстью должен быть подбородок, у него виднелась лишь маленькая шишечка. Мы не знали, было ли это физическое уродство или еще что. Но его огромные голубые глаза притягивали своей яростью — символы войны и предвестники победы.

— Уатлингер!

— Да, сэр!

— Ты допустишь, чтобы враги изнасиловали твою мать?

— Моя мать умерла, сэр.

— Ох, извини… Дрэйк!

— Да, сэр!

— Ты хочешь, чтобы враг изнасиловал твою мать?

— Нет, сэр!

— Молодец. Помните, это — война! Мы признаем милосердие, но для врагов у нас нет пощады! Мы должны ненавидеть противника. Убейте их! Только мертвый враг не опасен. Поражение недопустимо! Историю пишет победа! А ТЕПЕРЬ ИДИТЕ И УНИЧТОЖЬТЕ ЭТИХ ТВАРЕЙ!

Мы развернулись во фронт, выслали вперед разведдозоры и стали продираться сквозь заросли кустарника. Полковник Сассекс с блокнотом в руках наблюдал за нами с высокого холма. Это была война Синих против Зеленых. У каждого из нас на правой руке была цветная повязка. Я принадлежал к армии Синих. Продираться сквозь кустарник было чистейшим адом. Жара. Назойливая мошкара, пыль, под ногами трава и камни. Вскоре я заблудился. Наш командир отделения Козак куда-то исчез. Связи никакой не было. Похоже, они выебали нас. На очереди были наши матери. Я продолжал двигаться вперед, набивая синяки и расцарапываясь в кровь, потерянный и напуганный, но в большей степени чувствующий всю нелепость происходящего. Все эти земли и чистое небо, холмы, ручьи, акры за акрами, кому все это принадлежало? Возможно, богатому отцу одного из наших парней. Мы ничего не собирались ни отвоевывать, ни завоевывать. Это место было арендовано школой. НЕ КУРИТЬ! Я продирался вперед. У нас не было авиации, танков — ничего. Мы были всего-навсего кучкой стрелков, брошенных на говняные учебные маневры без жратвы, без женщин, беспричинно. Я сел под дерево, прислонился к стволу спиной, бросил винтовку и стал ждать. Все потерялись, и это ничего не значило, ничего не меняло. Я сорвал свою повязку с рукава и теперь уже стал дожидаться Красного Креста. Возможно, настоящая война и была адом, но игрушечная — скукой.

Затрещали кусты, из них выпрыгнул воин и уставился на меня. На руке у него была зеленая повязка — насильник. Он наставил на меня винтовку. Но у меня не было повязки, она валялась в траве. Похоже, он хотел взять пленного. Я знал его. Это был Гарри Мишонс. У его отца была лесозаготовительная компания. Я не сдвинулся с места.