Анатолий Приставкин - Вагончик мой дальний

— Пей, Антон! Теперь пей!

Я помотал головой. Никак не мог отвести глаз от кровавого пятна, которое все больше растекалось по постели. Красная лужица копилась рядом, на полу.

— Да пей же, говорят! — закричала Зоя, голос у нее сорвался. Допила сама и отбросила стакан. Он со звоном покатился по полу, но почему-то не разбился.

Косясь в сторону кровати, она приблизилась ко мне и стала оглаживать мое лицо, волосы, щеки, шею.

— Тоша, милый, родной! Все, все кончилось! Теперь не страшно… Правда?

Заглядывала в глаза, продолжая меня гладить. Потом увела меня в другой конец избы, откуда не была видна кровать, и повернула лицом к стене. Мы сели на пол и прислонились друг к другу. И замерли.

А утречком, с первым светом, в окошко постучались. Мы ждали, что они постучат. И все-таки вздрогнули.

— Пришли, — одними губами, без звука, произнесла Зоя.

Приоткрылась дверь, и встал на пороге Ван-Ваныч, в своей дурацкой шляпе, долговязый, несуразный, но сияющий от радости, что увидел нас.

— Майн херц! — воскликнул. — Нашел! Нашел!

Мы с Зоей переглянулись, но встали так, чтобы он от дверей не смог увидеть кровать. Того, что на ней.

— Вас отпустили? — первое, что мне пришло на ум выпалить.

— Как бы не так! — хихикнул он в усики. — Приставили на всякий пожарный случай рядового по имени Сеня. Славный мальчуган, такой счастливый, больше меня свободе обрадовался! Сейчас он очень веселый… Слов «нетрезв» или «пьян» Ван-Ваныч из деликатности не употребил.

После сигнала из немецкой колонии, туда срочно отправили Ван-Ваныча, который, понятно, для ссыльной немчуры — свой в доску. Ему-то они все и выложат. Но ничего ему, конечно, не выложили. Так он объявил начальству.

На той же «кукушке» утренним рейсом, как было велено, они приехали в Зыряновку и с ходу попали на бабий праздник, который за ночь вовсе не исчерпал себя. Милый мальчик Сеня зашел и пропал. С какой красоткой и на каком сеновале его теперь искать, Ван-Ванычу неизвестно. Хотя получается, что не Сеня его, а он теперь должен доставить рядового Сеню по назначению. То есть обратно в эшелон.

— А нас-то как отыскали? — спросила Зоя.

Он опять хихикнул.

— Майн херц! Да о вас и спрашивать не пришлось, бабы наперебой все рассказали! — с детской улыбкой вещал наш друг.

— И наша хозяйка, которая Оля, там была?

— Как же, как же! Певунья! И все о любви!

— А еще об измене? — подсказала Зоя и посмотрела на меня.

Что-то в нас, в нашем настроении было такое, что Ван-Ваныч замолк, вглядываясь нам в лица.

— Что-то случилось?

Зоя спохватилась, попыталась улыбнуться, но вместо улыбки получилась гримаса.

— Мы хотели бы… На два слова, — сказала она. — Не здесь, на улице.

Ван-Ваныч согласился. Мы вышли на крыльцо. Не могу понять, отчего мы с Зоей ждали ареста в доме, когда можно было давно его покинуть? Не бежать, нет, а просто уйти, чтобы не быть рядом с телом, которое мы не стали даже накрывать.

— Насколько мне известно, зондер-команда перекрыла все пути, — сказал Ван-Ваныч. — Вы не решили… Как бы сказать?.. Чтобы мирно сдаться?

— Решили, — отвечал я. — А насчет зондер-команды… Один из них — здесь!

— В доме?

— В доме.

— Кто?

— Петька-недоносок.

— Но он же послан вас искать! — воскликнул Ван Ваныч.

— Уже нашел! — недобро произнесла Зоя, бросив на меня мимолетный взгляд.

— Он здесь, да? Но я его не видел!

— Лучше не видеть, — сказала Зоя и опять посмотрела на меня. — Он… Как вам сказать… — Она запнулась, подыскивая слова. — В общем, он… Не живой.

В тусклом свете начинающегося дня было видно, как менялось выражение на лице Ван-Ваныча: недоумение, желание что-то понять, даже воспринять как шутку, а потом гримаса недоверия и испуга. Нам показалось, что он прослезился от напряжения. Глаза его повлажнели.

— Я могу посмотреть? — попросил он жалобно. Видно было, что он не до конца верит. Не нам. Себе.

Мы одновременно с Зоей кивнули. Проводили его взглядом. Вернулся он почти сразу и присел с нами на завалинку. Он не стал спрашивать, как это случилось, но лицо его было невероятно бледным. Сорвал лопух, стал вытирать торопливо руки.

— Там винтовка валялась, — пояснил, — в крови. Вот выпачкался.

Отбросил лопух и присел.

— Кто-нибудь видел? — спросил, понижая голос и глядя под ноги.

— Никто.

— Ага. Но скоро придут. — Это он уже сам себе. — Начнутся допросы… Вы хоть придумали, что будете говорить?

— Скажем, как было! — воскликнул я.

— А как было?

— Ну как… Он хотел… Он пытался…

— С Зоей?

— Да.

— Не поверят. Ничему не поверят, — отмахнулся Ван-Ваныч. — Скажут, что боец вас застукал, словил, а вы напали на него, когда уснул, и, чтобы скрыть следы, убили красноармейца! Защитника родины! За это знаете, майн херц, что полагается?

Я сказал, что не знаю. Я, и правда, не знал. А Зоя спросила: «Что?». В ее голосе я услышал тревогу. Даже страх.

Ван-Ваныч не ответил. Он не назвал ни срока, ни статью. Но я запомнил, как он вдруг засуетился. Он-то понимал, что вот-вот нагрянут те, кто нас не пощадит. Конечно, станут бить. Но потом будут допрашивать, как говорят, с пристрастием. И тогда говорить о помощи будет поздно…

Вспоминаю то раннее, едва забелевшее утро. Лаяли собаки, квохтали куры. Прозвучал и тут же аукнулся из-за леска голос «кукушки», которая возвращалась в колонию из ночной смены. Но я сейчас о нашем немецком друге, о том, что он говорил. И делал. Я сейчас лишь до конца оценил, насколько Иоган был решительным человеком. Несмотря на его манеру негромко, даже робко разговаривать.

— Антоша, — обратился он ко мне, — мне надо с вами поговорить. По-мужски. Зоя разрешит?

Зоя разрешила. Мы отошли за угол, на задворки, туда, где начинался огород и где у беспутной певуньи Ольги все заросло сорняками.

В другой бы раз Ван-Ваныч, всплескивая руками, посетовал на такую нерадивость, а возможно, сам прополол бы грядку. Он до спазмов в желудке переживал любую бесхозность на земле. Но сейчас он ничего этого не заметил. Лишь бегло оглянулся и сразу приступил к разговору. А разговор был о том, что мне за убийство красноармейца угрожает «вышка». То же что расстрел. И у него нет никаких сомнений, что меня не пощадят. Поэтому… Он сделал паузу и снова оглянулся. Боялся, что не успеет договорить. Поэтому он предлагает взять вину на себя.

— А вас пощадят? — спросил я прямо.

Так же прямо, глядя мне в глаза, он отвечал:

— Нет, Антон. Меня тоже не пощадят.

— Так в чем же дело? — Кажется, я говорил грубовато. Но ведь и его предложение было не из самых приличных.

Ван-Ваныч постарался не заметить моего тона.

— Разница лишь в том, что это, — он выделил слово «это», — произойдет не с тобой, а со мной.