Юрий Миролюбов - Прабкино учение

Утром Настя, зайдя в предбанник, всплеснула руками: «Господи!.. Домовики были! Смотри, даже капустные листы оставили!»

— Домовики? — смеялся доктор. — Двое было, правда! Чуть коней не увели!

Батя, сидевший под столиком в углу, заерзал. Ему хотелось, чтоб знали, что он в ночи воров накрыл. Невтерпеж было.

— Васька!.. Ты опять тут? — напустился на кота доктор. — Пошел вон!

И снова, помятуя древнюю обиду, Васька удрал через раскрытое окно. Не дай Бог, поймают! А Батя-Домовой захихикал и притих. Что толку говорить хозяину? Все равно — не поверит. Батя-Домовой, улучив минуту, юркнул через окно и стал осторожно пробираться на огороды. Там он мог, в густом шиповнике, посидеть, подумать, а то и покалякать с Огородичем, душу отвести.

Прекрасное утро шло по небу вместе с Возничим-Солнцем. Подсолнухи все так же пристально смотрели на него. Утро было как утро, да чего-то в нем уже не было: то Купало Благой прошел, и время повернуло на зиму. Замолкли травы, деревья, птицы. Человечьим языком заговорят они только через год, опять на Ивана-Купалу. Тем часом на реке шло волнение, готовились Русалки к плясу в ночи. После них — жатва, а там и великий Овсень придет, и встретят его Домовики пенной брагой, и тарелкой проса, и время покатится на Коляду, на Коляду…

Старый Год иссох, вытянулся, седина в желтизну пошла, желтизна в зеленцу, и стоит он, сгорбленный, в саду, у куста розового, в снегу по колени, холодно ему, трясется, все про себя Каноны читает, Правила из старого Требника, и в руке — свеча, хлеб у ног, венчик на лбу. Помирать пора старому, да смерть не берет. Снег растаял вокруг ног, торчат они как два столбика, в сугроб воткнуты, и прошлогодняя былинка видна, из протали выглядывает. Навесили яблони ветки, в инее, в хлопьях снега, чуть качаются, и синички вокруг порхают, на вишню летят, где кусочки сала для них навешаны. Во дворе стоят Три Бабы — Баба-Зима-Боярыня, Маслена-Матушка и Крышень-Млад, ростом поменьше. У ног Зимы-Боярыни по Снопу, кий дубовый, колода зеленая, всё — образ жизни неумирающей, под снегом живущей, а перед Бабами — точок устроен, снег подметен, зерна насыпаны, для птичек — воробьев, голубей, овсянок, — и метла в руки Масляной дана, а Зима-Боярыня с косой и граблями. У Масляной хвост мочальный, передник рогожий, а у Зимы шляпа соломенная, фартук, юбка красная кумачовая, и у Крышня в руке свеча. Стоят Три Бабы, смотрит на них Стар-Год, уныло покивает. Давно ли сам смотрел на них со смехом, когда ребята снег катками катали, Баб ставили? А вот и его черед пришел. Идет по дороге Коляда Древний, колесо катит, а в нем, во втулице, каганец горит, и семь спиц в разную краску барвены, [70] Т.е. “окрашены”, от “барва” — “краска”. идет он, Стару-Году покивает: «А что Стар-Годе, жив еще?»

— Жив, батюшка, помирать пора, да земля не берет!

— А ты подожди маленько, оно поначалу только трудно, а после научишься.

— Да уж, и то — наученье было, вишь, зубы растерял, в ногах ломота, в пояснице натрудило.

— А чего ж в снегу стоишь?

— А тут мне указание от Бога стоять. Конца жду.

Прошел Коляда, покатил колесо, а за ним Свят Василь-Великий идет.

— Здравствуй, дедушка, Стар-Год! Не видал ли дочки моей, Меланки?

— В хате она, вареники лепит. Много ей, сердешной, сделать надо, всякому бедному, несчастному, по вареничку с творогом, сметанкой! С утра раннего трудится.

— А что ж тебе не дала? Хоть погрелся бы.

— А уж это как ей Бог на душу положит. Забывают частенько старого.

— Ну, стой-постой здесь, а я ей скажу, пусть принесет и тебе.

Ушел Свят Василь-Великий, Меланка бежит, ахает:

— И как забыла тебя, дедушка, Стар-Год! Вот тебе вареников горяченьких, ешь! Потешай твою душеньку на последних! [71] В Миролюбов Ю.П. Сакральное Руси. Т. II исправлено на “на последях” (?).

Вкушает Стар-Год, благословясь, творожные вареники Святой Меланки, крестится, и лицо его просветлело, нос заострился, щеки от холода побелели, на усах, бороде — сосульки звенят. Кланяется кустику он, крестится, шепчет синими губами: «Спаси и помилуй, Господи, воля Твоя! — и готовится, в сугроб ложиться хочет, ногой костлявой снег уминает. — Тут мне и скончание будет!» А по улице идут Три Брата, один в белом кожухе, шерстью наружу, другой в рыжем и третий в черном, и у первого гусли под рукой, мешок зерна через плечо, а второй с клюкой дубовой, загнутой на конце, идет, бороздку делает в снегу, а первый зерно сыплет, и третий, в руке грабли, снег загребает, валенком уминает. Дошли, остановились. «Здорово, дедушка Стар-Год! Жив еще?» — «Да жив, Господи, воля Твоя! Помирать час пришел. Стар стал, самому-то и лечь трудно… Ох-ох-ох!» — «Ну, ложись, мы поможем!» И взяли Три Брата Стар-Года под руки, помогли лечь в сугроб, снежком присыпали, свечу в руки дали, зажгли. Перекрестился древний старец дрожащей рукой, вздохнул раз трудно, еще раз и стал закатываться. [72] Закатываться , страдат. и возвр. Солнце закатывается, садится, заходит. У него глаза закатились под лоб, умирает или обмирает. ( В.Р.Я. ) Пошли Три Брата дальше.

Навстречу им Святой Сильвестер идет. « А Стар-Год где?» — «Помирает, Святе Сильвестре, помирает!» — «А Псалтырь-то кто по нему читает?» — «Никого не видали, отец родной, видимо некому и Псалтыря почитать!» — «Ах Господи, дело какое!.. Ну, идите себе далее, Братья. Уж я над ним сам почитаю». Стал Свят Сильвестр над сугробом, а Стар-Год все еще закатывается. Прочел он над ним отходную молитву. Старому как будто легче стало. Вздохнул раз-другой, мелко задышал, затрясся, и только кончаться стал, как по дороге с шумом, гиком, пьяный, раскрасневшийся, с гармошкой в руках, на тройке Нов-Год влетел. Кричит: «Где он старый хрыч?» — «Чего шумишь, неразумный? — Свят Сильвестер говорит. — Видишь, отец твой кончился?» — «А чего мне?.. Ну, стар стал, и помер, а нам какое дело?» — «Дойдет и до тебя черед!» — «Эт-та когда еще!.. Тыщу годов жить буду, веселиться! Поди-ка сюда, народ! Поцелуемся! Я Нов-Год, на тройке с бубенчиками, колокольцами, дугой малиновой в зеленых розах, прикатил! Подходи! Вона, счастье ваше, в кульках рогожных из города привез! Подходи, получай!»

«Ушел бы уж на площадь, что ли! — увещевает Свят Сильвестер. — Вишь, при мертвом отце нечестие разводишь. Нехорошо». — «Ну, чего там! Пойдем, братцы, на площадь!.. Танцуй, веселись! Пей, ешь, не хочу!» — «Иди, иди, Нов-Год, ступай подальше!.. Благослови, Господи, Венец благости Твоея!»

«Подходи, подходи!.. Получай!.. А ты что там стала, молодка? В Нове-Годе такую тебе разлюбовь привез, что не нарадуешься! Подходи!.. И ты, старче, чего стал, наклюквился? Индюком смотришь? Тебе в Нов-Годе сын вспоможение даст!.. Подходи! И ты, девчурка малая, что печалишься? Придет твой милый в Нове-Годе!»