Иржи Грошек - Большая реставрация обеда

Но вернемся к моим увлечениям. Я собирал старинные эротические открытки начала двадцатого века. Когда мыслительные процессы – как извлечь из девушки пользу при помощи фотоаппарата и вспышки – только зарождались. Не ведаю, что на первых порах занимало меня больше. Несовременные позы тех девушек, рассчитанные на восприятие тех юношей, или ажурные чулочки, приспущенные для завлечения галантерейщиков и буржуа. Вдобавок я умилялся, глядя на антикварные комодики, которые так нежно обнимали пожелтевшие от времени кокетки. И всевозможные ломберные столики не оставляли меня в равнодушии. То есть старинные девушки с мебелью пробуждали во мне низменно-исторические чувства…

Тут мне вспоминается один случай, когда я присутствовал на лекции о иератическом письме. Собственно говоря, ничего особенного, а всего лишь – форма древнеегипетской письменности. Однако после двухчасовой лекции к профессору подошел молодой человек и выразил ему свое удивление. «Я не понимаю, – поведал он, – что эротического вы находите в древних иероглифах?!» Так вот… Мой интерес к фотографическим открыткам строился на бытовых подробностях. Как сложилась жизнь этой девушки и ее ломберного столика? Облупившийся лак на ножке и завлекательно приспущенный чулок давали мне моральное оправдание покопаться в их личной жизни. Эстетика – вещь коварная, и если столик, подточенный жучками, все же позволял задуматься о сущности и формах прекрасного, то девушку требовалось тщательно отлакировать. То есть восстановить эротический интерес к данному изображению. Довольно странная реставрация, не правда ли? Но именно из-за этого низменно-исторического чувства беломраморные статуи, выставленные в Лувре исключительно для изучения пропорций, начинали вдруг мне фривольно подмигивать, невзирая на отбитые христианскими вандалами органы и части…

Здесь, как мне кажется, необходимо дополнить картину фарисейского усердия вандалов. Некая статуя «афродиты», по мнению лицемеров, представляла собой возмутительный образец древнегреческого искусства. У этой статуи вместо антично-аскетичного лобка была кучерявая порнография с живописно-лохматыми завитушками. Такая жизненная подробность не украшала беломраморного истукана, и к дьяволу летела вся концепция искусственного оплодотворения римлян. Тогда средневековые мастера тщательным образом отшлифовали лобок «афродите». Отчего вышеназванная конструкция стала выглядеть только фривольнее. Во всяком случае, это потертое место сразу бросалось в глаза со значительного расстояния! Само собой разумеется, что не в буквальном смысле, а фигурально выражаясь.

А как вам понравится, что в Эрмитаже все «подозрительные» римские вазочки запиханы на верхние полки. Как будто директор музея, господин Пи, сам их разрисовывал, а потом неожиданным образом застеснялся. Мне приходилось неоднократно подпрыгивать с целью разглядеть из принципа, что же на этих вазочках изображено. И к большому неудовольствию престарелых смотрительниц, которые расценивали мои телодвижения как отвратительные танцы козлоногого Пана. «Молодой человек! Ведите себя прилично!» За исключением одного случая, когда молоденькая сотрудница Эрмитажа вызвалась мне помочь. Но к сожалению, девушка оказалась довольно субтильной, и вместо того чтобы меня поднять, она предложила всего лишь пересказать увиденное. «Ой-ой-ой!» – сообщила мне девушка, когда я присел, энергично раздвинул ей ноги, засунул туда свою голову и выпрямился… Теперь сотрудница Эрмитажа сидела у меня на шее и с удовольствием озиралась. «Ой-ой-ой!» – повторила она, когда разглядела изображения на римских вазочках. Хорошо, что нас не застукал за этим занятием директор музея, а именно – уважаемый господин Пи. Вероятно, он тоже сказал бы: «Ой-ой-ой!» Хотя, если честно, я только пропагандировал античное искусство.

Еще в Эрмитаже на довольно приличном уровне, то есть ниже моего пояса, выставлен для всеобщего обозрения греческий «килик», то есть плоская чаша, расписанная изнутри. Не знаю, по каким критериям русские искусствоведы отбирают и запихивают римские вазы на верхние полки, только роспись на греческом килике самая откровенная: «Гетера с двумя фаллами». Правда, в современном звучании эти мужские предметы больше известны как «фаллосы», но надеюсь, что суть остается прежней…

Простите, увлекся… Так вот, я думаю, что килик с гетерой выставлен в Эрмитаже как своеобразный урок нравственности. Ибо не то порнография, что ты видишь, а то – как на тебе это отражается! Хотя я не совсем догадываюсь – как объясняют русским детям назначение предметов, что в обеих руках у гетеры. Конечно, на первый взгляд, она исполняет «Танец с саблями» Хачатуряна, но на второй взгляд – я рефлекторно начинаю подпрыгивать…

Естественно, вы можете у меня спросить – почему при обилии военно-архитектурной тематики я интересуюсь римско-греческим непотребством? Высматриваю вазочки безнравственного содержания, вместо того чтобы открыто восхищаться классическими пропорциями. Я восхищаюсь! И если с официальной частью у нас покончено, то, с вашего позволения, я продолжу…

Я догадываюсь, что общество и хозяйство, например в Римской империи, не строились преимущественно на сексуальных отношениях. Тогда давайте выделим эту мысль и присобачим Венере Милосской прядильный станок. Все равно неизвестно, в какую сторону у нее были загнуты руки. А прядение шерсти в домашних условиях олицетворяло для римлян чистоту женских помыслов. Конечно, я сомневаюсь, что с этими целями была изготовлена прославленная статуя, зато «при станке» Венера будет выглядеть приличнее, и даже оголенный торс подчеркнет трудолюбие римской пряхи, которая в жаркий день запарилась на работе и поэтому слегка приобнажилась. Аллюзия достаточно глупая, но не хуже попыток запрятать на верхние полки сомнительные горшочки с целью нравственного воспитания (и физического развития). Поэтому я могу себе представить – о чем таком размышлял средневековый «реставратор», работая над лобком «афродиты»! Однако он, в свою очередь, заботился обо мне, думая – как бы побольше отбить жизненно важных органов у античных статуй.

Мне же конкретно все равно – чем предосудительным занималось «древо хомо сапиенсов». Осуждать людей разумных не моя епархия. Но лицемерная забота каких-то придурков о моей нравственности провоцирует меня на бóльшие безобразия, чем те, к которым я был предрасположен от природы. Вдобавок и у нормальных людей создается впечатление, что древние римляне и греки в какой-то момент «остатуились», словно на них посмотрела Медуза Горгона. Жили-были – и замерли за сочинением нравственных писем к Луцилию и Цицерону. И уместно предположить, что будущие исследователи, глядя на бесполые манекены в магазинах одежды, станут реконструировать нашу жизнь аналогичным образом. Как жизнь манекенов…