Роберт Джирарди - Неправильный Дойл

– Помощи от тебя сегодня не дождешься, – проворчал наконец Тенч, когда они повернули к дому. Лодка была до краев наполнена блестящими устрицами.

Коннор молчал, мотая головой, но Тенч не унимался.

– Ты действовал там как сумасшедший, жестокий идиот, – прошептал наконец ирландец. – Я не буду участвовать в подобном насилии. Я мирный человек.

– Ты трус! – со злостью крикнул Тенч. – Это пираты, это они сделали тебя таким, парень. Превратили в калеку, живущего за счет чужой милости!

Коннор посмотрел на него: последний отблеск заходящего солнца, отраженный в воде, светился в его голубых глазах.

– Ты ранил двух невинных пэдди своей проклятой пушкой, – тихо сказал он. – Я видел это собственными глазами. Я узнал одного из них, парня из графства Мэйо, он плыл со мной на пароходе из Балтимора. Он был славным малым.

– Если работаешь на дьявола, – мрачно сказал Тенч, – то и расплачивайся за него.

– Ты сам говоришь устами дьявола, – тихо сказал Коннор, – ведь это ты был дьяволом сегодня.

Главным грехом Тенча Дойла был гнев. Услышав эти слова, он ринулся к Коннору и сильно ударил его кулаком в лицо. Коннор упал у планшира, из носа потекла струйка крови. Когда он попытался встать, Тенч снова толкнул его.

– Не двигайся! – прорычал он. – Или я выбью тебе зубы!

Коннор остался лежать в куче мусора, прижимая больные руки к коленям. Тенч тут же пожалел о сделанном. Он понял, что их краткой дружбе пришел конец, но ничто в этом мире не могло заставить его извиниться. Он никогда в жизни ни перед кем не извинялся. Он погнал «Без имени» по черным волнам к ближайшему устричному порту, которым оказался Ко-лисвилль, почти целиком состоявший из салунов и устричного склада. Там Коннор перебрался на пристань.

– Желаю удачи, – сказал Тенч.

Ирландец молча смотрел на него, кровь стекала по его подбородку.

– Вот, возьми. – Тенч сунул руку в карман штанов, достал золотую монету в десять долларов и протянул ее ирландцу. – Ты это заработал.

– Я не возьму твои деньги, Дойл, – сказал Коннор.

– Тогда пошел к черту, – сказал Тенч, оттолкнул лодку и поставил парус по ветру. Он позволил себе один раз оглянуться и увидел, что Коннор все еще стоит на пристани, глядя на воду. Его темный силуэт вырисовывался на фоне колеблющихся огней городка.

С приходом весны устричная война ожесточилась. Борьба за последние бушели ароматных устриц унесла много жизней. В темных водах округа Вассатиг было найдено немало прибившихся к берегу трупов, много замерзших тел попало в сети. Война, словно черное облако, висела над заливом. У балтиморских синдикатов были люди, деньги и шестьсот громоздких судов, вооруженных, как военные корабли. У ловцов были лишь мозги и врожденное знание местных вод.

Тенч знал, что на него охотятся. После случая с «Саванна Келли» он сделал все, чтобы избежать столкновений. Он ходил в отдаленные места, известные только нескольким старым ловцам, но в конце концов даже над ними нависла длинная тень шлюпов-пиратов. После первых же стычек, в которых ему пришлось уходить по глубокой, быстрой воде, он решил расширить свой арсенал. К его поясу теперь всегда был пристегнут патронташ с патронами для кольта. Он приобрел вторую пушку, установив ее на корме, два дробовика в водонепроницаемом чехле, магазинную винтовку винчестер, на тот случай, если понадобится особенно точная стрельба, и ящик странных британских фосфорных гранат, который он выторговал за десятигаллоновый кувшин сурмаша у одного моряка с дредноута Королевского морского флота, стоявшего для починки в сухом доке Ньюпорт-Ньюс. Эти гранаты были размером с бейсбольный мяч, и кидать их следовало так же. Теоретически они являлись страшным оружием, но на практике были совершенно ненадежными. Большинство из них не загоралось вообще, а некоторые, что еще хуже, взрывались, когда их сжимал в руке какой-нибудь бедный моряк.

Тенч пытался не думать о Конноре. Но это было невозможно. Раньше он не замечал этой тишины, гулкого плеска волн о корпус судна, скрипа рангоута, скорбного крика крачек где-то за серым горизонтом. Теперь эти звуки казались ему громче, чем рев водопада. Одно дело – быть одиноким и не сознавать этого, а другое дело, когда одиночество вдруг становится осязаемым. Тенч скучал по сказкам ирландца, по его слабому прикосновению к румпелю, по его жалким, перевязанным рукам. Он начал пить сильнее, чем когда-либо, большую часть вечеров проводя в убогом, подозрительном кабаке под названием «Моллюск», в Дарнистауне, где пили самые крепкие в заливе ловцы. Он не единожды вырубался прямо за стойкой, и каждый раз завсегдатаи этого заведения с радостью обшаривали его карманы, после чего поднимали и вышвыривали на грязную улицу, где полудикие свиньи рылись в отбросах.

Как-то, когда субботний вечер в «Моллюске» только начался, к Тенчу подсел «грязное чучело» Билл Роуз и ткнул его острым локтем. «Угости меня стаканом яблочной водки, и я расскажу тебе что-то интересное», – сказал он с неприятной ухмылкой, будто приклеенной к его беззубому рту.

Билл Роуз был известным пьяницей, который пил керосин, если не мог найти ничего получше. Вербовщики синдиката Уорда опоили его, подсунули договор, и пару месяцев, совершенно трезвым, он работал на одном из их шлюпов, пока на прошлой неделе ему не удалось удрать с судна в Крисфилде. Он рассказал, что некоторое время его держали в бараке для пэдди на острове Лэньярд – рассаднике блох и другой заразы в пяти милях к северу от огней Пасамкуасет.

Тенча не интересовало продолжение истории.

– Убирайся! – рявкнул он. – Плевать мне на то, что ты там видел.

– Один вонючий стакан яблочной водки. – Беззубая ухмылка Билла Роуза стала шире и даже казалась более беззубой. – Держу пари, ты бы захотел узнать, кого я там встретил, белого, как призрак, и почти мертвого, но не замолкающего ни на минуту.

Тенч почувствовал, как по шее сзади пробежал холодок. Он и так все понял по отвратительной ухмылке Билла Роуза. Мерзкая рожа пьяницы взбесила его, он треснул Роуза башкой о потертую латунную перекладину, пробуждая в себе жажду крови. Потом поспешил к своей лодке, низко покачивающейся на волнах. Она была пуста, если не считать ружей и гранат. Тенч поставил красный парус по ветру, и лодка заскользила в сгущающиеся сумерки.

Барак для пэдди на острове Лэньярд представлял собой обычный ряд навесов, открытых любой непогоде и окруженных частоколом из обтесанных бревен. Пленники – несчастные пэдди, попавшие в лапы вербовщиков синдиката, – ежились от холода на голой земле. У них не было ни одеял, ни теплой одежды. Немного еды и никакого питья, кроме дождевой воды, собирающейся в облепленных комарами бочках. Они не были закованы в кандалы: голод оказался самым действенным сдерживающим фактором. Многие были слишком истощены и слабы, чтобы пользоваться отхожим местом, и лежали в собственных испражнениях. Один старик, который видел заключенных в Андерсонвилле, во время войны между Югом и Севером, говорил, что тем беднягам жилось лучше. Три раза в неделю за ограждение бросали корзины с черствым хлебом, опускали чаны с тепловатым кофе из цикория и ведра с подпорченными устрицами. Впрочем, к устрицам не притрагивался ни один заключенный, считая безобидных моллюсков виновниками всех своих несчастий.