Иван Шевцов - Любовь и ненависть

Но я несколько отвлекся. Итак, с Апресяном все ясно и просто: жажда наживы толкнула его на гнуснейшее преступление против человека — торговлю наркотиками. Задумывался ли он когда-нибудь над тем, что своими действиями калечит жизнь людей, делает из них физических и духовных уродов? Едва ли такая мысль приходила ему в голову. Алчность мешала ему увидеть жуткую картину своих злодеяний. А если бы и увидел, то вряд ли бы он содрогнулся и устыдился. Угрызение совести для таких — понятие неведомое. Это законченный тип эгоиста. А эгоист думает только о себе. Кроме собственного наслаждения, он не признает ничего на свете. И я не вижу никакой разницы между профессиональным убийцей, который лишает жизни человека только для того, чтобы воспользоваться его имуществом, насильником, обесчестившим женщину, и торговцем наркотиками. Все они отъявленные враги общества.

Как печальный анекдот виделась мне сестра художника, вдруг вставшая на защиту своего истязателя мужа. Хотя ничего неожиданного в ее поведении не было. Такова природа человеческая: какой бы он ни был муж, а все же для жены он свой, родной, самый близкий, ее «половина», отец ее детей, стало быть, ближе, чем брат, сват да и собственные родители. Супружеские отношения — дело сугубо личное, интимное, тайна двоих, не терпящая вмешательства третьего лица. Я не понимаю тех супругов, которые любую свою размолвку или ссору торопятся сделать достоянием других, выносят на суд общественности и, как правило, сами же остаются в дураках. Ибо никто не может их рассудить — ни мать родная, ни верный друг, потому что семейная супружеская жизнь подобна айсбергу: большая часть ее скрыта от людей. И именно чаще всего причины всяких раздоров, неурядиц и недоразумений кроются в той самой «подводной» части супружеской жизни. И меня возмущают все эти добровольные советчики, свидетели, защитники и обвинители, которые с необыкновенной легкостью и радостью лезут в семейные дела. При этом лишь немногие искренне пытаются помочь "урегулировать конфликт". Большинство же вмешивается ради собственного удовольствия. Для меня в моей милицейской службе самое неприятное — разбирать семейные скандалы. Но, к сожалению, приходится. Дела семейные в нашей службе отнимают у нас едва ли не половину времени. Я не помню ни одного дежурства, чтобы не пришлось заниматься семейными делами. Первое время я поражался и возмущался: мне было стыдно выслушивать интимнейшие подробности, которые иные супруги выкладывали даже с каким-то наслаждением. Мне казалось, что я роюсь в чужом белье, и не раз подмывало крикнуть: "Хватит! Неужто вам не совестно?"

Думаю о сестре художника, а перед глазами почему-то все время стоит Михаил Иванович Терехов — и синяя осколочная вмятина на груди, и большие скорбные глаза с застывшей слезой. Как я его понимаю!

ГОВОРИТ ИРИНА

Мне кажется, что я живу в Москве всю жизнь. Очень странное чувство, не правда ли? Я не думала, что все так отлично сложится. Больше всего боялась за Андрея: сможет ли он смириться со своим новым, таким необычным для него и неожиданным положением работника милиции? Оказывается, поначалу не все гладко шло у него — только теперь он мне об этом рассказал, а тогда скрывал: не хотел огорчать. Странный он в этом отношении: никогда не поделится своими неудачами или печалями даже со мной, самым близким для него человеком. Когда я ему об этом сказала, он ответил: "А зачем, Иринка, расстраивать других, заставлять переживать чужую беду". — "Но ведь я тебе друг. Вдвоем легче", — начала было я, но он перебил меня: "Друга надо щадить. А сопереживанием делу не поможешь. Что случилось, того не поправишь!"

В отделении милиции на первых порах на него смотрели как-то настороженно. Такой скачок сверху вниз и в должности, и в звании, и, разумеется, в зарплате для его новых сослуживцев казался какой-то аномалией, нелепой фантазией. Кое-кто в его поступке пробовал найти тайную цель, недобрый замысел. Но вскоре все улеглось. Андрей хорошо зарекомендовал себя и по служебной линии и в коллективе. Я рада за него, рада, что он обрел новое место в жизни и доволен. Бывало, на флоте он иногда целыми неделями не появлялся дома. Теперь же времени хватает на все: и с Катюшей занимается — раньше она папу своего видела только по воскресеньям и то не всегда; и по театрам ходим, на концертах бываем.

Довольна и я своей работой, хотя у нас в клинике сейчас не все идет нормально.

Клинику приказом министра решено полностью отдать больным трофическими язвами. Казалось, вполне естественно, что и возглавлять клинику должен Шустов. Но вопреки логике и здравому смыслу главврачом назначен Вячеслав Михайлович Семенов, профессор, хирург, человек энергичный, самонадеянный, властолюбивый, в котором незаурядный талант администратора приглушил, оттеснил на задний план врача. К методу Шустова Семенов относится скептически, поэтому, мне думается, Василию Алексеевичу с его характером будет нелегко ладить с новым начальством. А может быть, Вячеслав Михайлович потому и назначен главврачом клиники, что он не верит в метод Шустова. Мол, в спорах, в столкновениях противоположных точек зрения и родится истина. Возможно, так рассуждало начальство, ведающее медицинскими кадрами. Может, со временем все утрясется, войдет в какие-то благодатные нормы, а пока что клиника наша переживает переходный период. А как верно подметил еще Достоевский, "во всякое переходное время подымается сволочь, которая есть в каждом обществе… Между тем эта сволочь, сама не зная того, почти всегда попадает под команду той малой кучки «передовых», которые действуют с определенной целью, и та направляет весь этот сор, куда ей угодно". Эти слова великого писателя как нельзя лучше характеризуют состояние в нашей клинике. По-прежнему в высшие инстанции на Василия Алексеевича идут жалобы, чаще всего анонимные, но, как уж повелось издавна, анонимкам придается большее значение, чем заявлениям, авторы которых не скрывают своего имени. Быть может, потому, что анонимки всегда кричащи, вопиющи, разоблачительны и уж слишком много в них мерзостей, которые «обличает» неведомый автор.

Опять подняли дело доктора Пайкина, которого Шустов еще в прошлом году уволил за вымогательство. Пайкин когда-то работал то ли в Боткинской, то ли в Кремлевской больнице. Неплохой специалист, даже, можно сказать, — хороший хирург, путем ловкой рекламы он сумел создать себе добрую славу виртуоза, артиста скальпеля. Говорят, молва, пущенная преднамеренно, с определенной целью, распространяется со скоростью звука, а может, в иных случаях — и света. Молва о чудодейственном скальпеле Пайкина бродила по всем клиникам и больницам Москвы. В таких случаях истинное достоинство того или иного деятеля, будь то ученый, врач или художник, теряется в ворохе словесных комплиментов, и доверчивая публика с готовностью принимает созданного молвой кумира совсем не за того, кто он есть на самом деле, и вознаграждает его не по заслугам. Реклама — великая сила. Действуя на психику людей, она способна не только навязать покупателю залежалый, иногда уже тронутый гнильцой товар, но и прямо-таки черное выдать за белое. История полна разительных примеров, когда шарлатаны и бездари ходили (и ныне ходят) увенчанные лавровыми венками. Их живописную мазню, над которой даже дети смеются, выставляют в лучших музеях рядом с Рембрандтом и Павлом Кориным. Их циничные и пустые, лишенные поэзии и мысли вирши бойко распродаются под звуки рекламных литавр на книжных базарах. Их пошленькие, без мелодии и чувств песенки густо заполняют эфир.