Иван Шевцов - Любовь и ненависть

Как известно, вывоз за рубеж произведений искусства запрещен. Увлекшийся Пайкин не учел этого обстоятельства. В магазине предупредили иностранку, что она не сможет увезти картину к себе на родину, на что госпожа Сигер ответила, что она и не собирается этого делать, что картину она покупает в подарок человеку, вылечившему ее от тяжелого недуга. Таким образом, пейзаж Саврасова, предназначенный для Шустова, оказался в квартире Пайкина, который и не собирался вручать такой дорогой подарок своему ненавистному начальнику. Эта грязная история вскоре получила огласку. Пайкина призвали к ответу. Он выкручивался, не брезгуя ничем, чтобы только как-нибудь, хоть самую малость, обелить и выгородить себя, он бросал тень на других, главным образом на Шустова. Он действовал по принципу: коль уж тонуть, так тонуть вместе. Вот тогда и возникло "дело Шустова". Василия Алексеевича облиняли в том, что якобы он берет взятки от пациентов в виде дорогих подарков и пейзаж Саврасова, мол, тоже предназначался ему, да Пайкин хотел получить свою долю за посредничество. Шустов был возмущен и требовал тщательного расследования: "Меня обвиняют во взятках — давайте факты". Но фактов не было. Грязные намеки Пайкина нельзя было принимать всерьез. Тогда вспомнили случай. Лечилась в отделении художница. Выйдя из больницы, она в знак благодарности предложила Шустову свой натюрморт. Василий Алексеевич отказался принять подарок. Художница оставила в кабинета заведующего отделением свое произведение и ушла. Тогда Шустов вызвал старшую сестру Дину Шахмагонову и приказал ей отвезти натюрморт на квартиру художницы.

— Василий Алексеевич, ну зачем обижать человека? — взмолилась Дина. — Ведь она от души. Давайте повесим картину у нас в столовой.

Шустов поморщился, но в конце концов согласился. Говорят, Дина Шахмагонова — единственный в клинике человек, кто как-то может влиять на заведующего вакуумным отделением. И вот теперь этот натюрморт фигурировал в "деле Шустова" как факт обвинения.

Я вот уже больше года работаю вместе с Шустовым и до сих пор не могу определить своего отношения к старшей сестре, то есть я не знаю, что такое Дина Шахмагонова, которую у нас в клинике считают чуть ли не богиней красоты, правда, считает только мужская половина сотрудников, женщины же придерживаются несколько иного мнения. Красавицей Дину никак нельзя назвать, но, как говорят, "в ней что-то есть". И именно то, что нравится мужчинам, — обольстительность не только в улыбке, но во всем ее облике: в жестах, в голосе, в манере говорить, в томном, тоскующем, не навязчивом, но в то же время многообещающем взгляде.

Надо отдать должное — у Дины есть вкус, по крайней мере, в отношении туалетов. Я даже удивляюсь, как это ей удается при довольно скромной зарплате так прилично, всегда по моде, одеваться. Родители ее — пенсионеры, и едва ли она может пользоваться их материальной помощью. И еще мне кажется странным: при таком несомненном успехе у мужчин она в свои двадцать шесть лет не вышла замуж. Говорят, когда-то она безумно была влюблена в Шустова. Он вначале этого не замечал или не хотел замечать. А она уже не могла скрывать своих чувств к нему. Говорят, они объяснились, и якобы на ее пылкое признание Василий Алексеевич сухо и холодно ответил, что он не может ее полюбить, потому что любит другую. Хотя на самом деле никакой другой у него не было, и Дина об этом догадывалась. Дина была чрезвычайно удручена и даже собиралась уходить из клиники, но потом вдруг передумала, осталась. Возможно, она решила испытать свой характер — погасить в себе огонь, побороть себя. На глазах у человека, отвергнувшего ее любовь. Так поступают иногда сильные и жестокие натуры, переводя любовь в ненависть, за которой всегда до поры до времени таится коварная женская месть.

Нельзя сказать, чтобы в дни, когда работали разного рода комиссии — из министерства, горздравотдела, из редакции и горкома в связи с "делом Шустова", — Дина проявляла какую-либо активность против Василия Алексеевича — а ей по долгу службы приходилось давать объяснения представителям всех комиссий. Нет, она в своих показаниях старалась держаться подчеркнуто беспристрастно, рассказывала только о том, о чем ее спрашивали. Ни слова, ни полслова лишнего ни «за», ни «против». Она даже старалась в эти дни держаться в стороне и от злорадствующих и от сочувствующих, как бы демонстрируя свою отчужденность и безучастность ко всему происходящему, и всем своим видом подчеркивала, что "дело Шустова", как и судьба самого Шустова, ее нисколько не интересует.

Обвинение Василия Алексеевича во взяточничестве не подтвердилось. «Дело» было прекращено, но я понимаю, чего это стоило Шустову, хотя внешне он ничем не выдавал своего состояния: как всегда, был строг, требователен, несколько резковат. С начальством держался независимо и с достоинством, а это не всякому нравится. Первая серьезная стычка с Семеновым произошла у него сразу же после прекращения "дела Шустова". Очевидно, причиной послужило, кроме всего прочего, и то нервное напряжение, в котором пребывал Василий Алексеевич целых два месяца, в течение которых изучалось и разбиралось его "дело".

У больной Захваткиной, поступившей в нашу клинику несколько дней назад с трофической язвой на голени левой ноги, был установлен рак кожи. Неожиданного и этом ничего не было, поскольку известны в медицинской практике случаи, когда язва переходит в злокачественное образование. Захваткина была положена в отделение Шустова, и Василий Алексеевич готовил больную к операции по своему методу. Однако главный врач принял другое решение: операцию не делать, больную направить в другую больницу, в онкологическое отделение. Шустов вначале попытался спокойно объяснить Вячеславу Михайловичу, что в его практике это не первый случай, что здесь, в клинике, ему пришлось оперировать методом вакуумтерапии четырех больных трофической язвой со злокачественным поражением кожи. Операции прошли удачно, и все четверо совершенно излечились. Главврач слушал его нетерпеливо, поморщился и брезгливо обронил:

— Случайное совпадение. Да и не известно, были ли у них злокачественные образования.

— Как так не известно?! Это отмечено в истории болезни. Случаи эти описаны в моей диссертации, — сурово, но без вызова сказал Шустов.

Семенов криво ухмыльнулся и произнес с присущей ему надменностью:

— Ради диссертаций мы не имеем права производить на людях сомнительные эксперименты. Лечить вслепую — удел знахарей и шаманов.

Василий Алексеевич окончательно утвердился в своей догадке: в нормальной обстановке работать ему не дадут. Откровенная недоброжелательность, даже враждебность к нему со стороны непосредственного начальника вывела его из равновесия. С немалым трудом эти два месяца он держал себя в руках, а тут взорвался. Не владея собой, в присутствии Дины Шахмагоновой Шустов не закричал, нет, подойдя вплотную к главврачу, как-то простонал ему в лицо, выдавливая сквозь зубы каждый звук: