Алексей Слаповский - Пыльная зима (сборник)

Смеялась.

– …А в пургу в машине застряли, помнишь? Ты тогда меня зачем-то взял. Думали – все, гроб. Хорошо – вездеход выслали, отыскали нас…

Неделин чуть раздвинул губы – улыбался.

Он подумал, что если бы Елена Андреевна рассказывала это Главному, тот наверняка попросил бы ее перестать. Приятно ли умирающему слышать о самом себе – молодом и здоровом, о событиях тех лет, когда он жил безмятежно, не помышляя о завтрашнем дне, не веря да и не думая о том, что он, высокий, красивый, с широким лбом, умными глазами, крепкими белыми зубами и выносливым задом, когда-то окажется не в состоянии самостоятельно подняться с постели, подняться что! – повернуться даже!

Неделина навестил сын Главного, только что приехавший из длительной зарубежной командировки. Для Неделина его лицо было новым, чужим, ему не мешала родственная пригляделость, поэтому он свободно читал это лицо.

– Ну, как ты? Все в порядке? – заботливо спрашивал сын, равнодушно поправляя и без того хорошо лежащее одеяло.

Неделин шевельнул пальцами.

Помолчали.

Если бы это была обычная больница, было бы легче, нашлись бы дела и разговоры: посетитель достанет принесенные продукты, рыночные фрукты и овощи, если тонкий человек – цветы, больной что-то принимает, а что-то с благодарностью отвергает – врачи запретили. Размещение принесенных продуктов в тумбочку и в холодильник, больной ужасается: и несут, и несут, невозможно всего съесть, на-ка вот, отнеси апельсины деткам. Разговоры о всяких будничных делах за пределами палаты, о том, не нудные ли оказались соседи больного, вежливы ли медсестры и санитарки, вовремя ли и в нужном ли количестве колют уколы? – а какие? – а хороший ли, внимательный ли лечащий врач? скоро ли собираются выписывать? какой диагноз ставят?… – идет время, незаметно и нетягостно посетитель проводит возле больного и час, и два и уходит с радостным сознанием своей доброты.

Но тут все по-другому: больной не просто больной и посетитель не просто посетитель. Не просто сын отца, а Сын Отца, вот тут какие категории. Ему уже за пятьдесят, наверное, но выглядит моложе, пахнет жизнерадостно заморским одеколоном, в манжетах золотые запонки, надетые не для случая, а обыденно.

– Ты меня любишь? – спросил Неделин.

– Тебе нельзя много говорить.

– Ты меня любишь?

– Странный вопрос. Конечно.

Однако не называет его «папа» или «отец». Никак вообще, обращается безымянно: ты.

– Раньше вот писали… – сказал Неделин. – Или говорили. Готов отдать жизнь… Жизнь за царя, – усмехнулся Неделин. – Ты бы смог?

– За царя? – улыбнулся сын, не желая, чтобы разговор стал серьезным.

– За меня. Если бы тебе сказали… Что есть возможность… умереть вместо меня. Ты бы смог?

Сын не понимал. Решил просто отшутиться.

– Запросто!

– Я серьезно, – сказал Неделин. – Я тебя уверяю: если ты внимательно на меня посмотришь и пожелаешь стать мной – ты станешь. Ну?

Сын растерялся. Решил наверно, что отец съехал с последних мозгов.

– Ну? – настаивал Неделин. – Попробуй.

Сын, потакая державному сумасшествию отца, посмотрел на него серьезно, грустно, преданно, будто и впрямь захотел разделить его боль, став им.

– Врешь, – прошептал Неделин. – Ты ради меня и одной клеточкой своего организма не пожертвуешь. И ты прав.

– Это у тебя просто настроение. Все будет хорошо.

– Конечно…

Нельзя требовать таких вещей. От своих ведь сыновей не потребовал бы. Что они поделывают сейчас? Уроки ли готовят, гоняют ли по улице? Что там известно о нем, пропавшем? Почему розыск не объявлен? Или – как он сумел худо-бедно исполнить роль Запальцева, так и Запальцев каким-то образом затесался в его семью? Невероятно. Но что на самом деле? – жена тревожна или успокоилась, дети плачут или забыли? Или не плакали и жена не тревожилась? Нужно вернуться домой, вернуться в себя. Но как? – для обмена необходимо взаимное желание.

Через несколько дней разрешили говорить, хотя состояние не улучшилось. Это был недобрый знак: видимо, уже не надеются на выздоровление, поэтому – пусть его, болтает – авось помрет быстрей, хлопот меньше.

Он вызвал идеолога, того самого, который дольше всех не мог снять пиджак.

– Послушай, – сказал ему. – Ты ведь мог бы меня спасти. Ты мне предан?

– Безусловно.

– Нужно лишь одно: посмотреть на меня и пожелать стать мной.

– Это невозможно. Я этого поста недостоин.

– Чудак! Я не пост имею в виду, я себя как человека имею в виду!

– Тем более невозможно.

– Да ты не думай, возможно или невозможно. Ты просто смотри на меня и думай: «Хочу им стать, хочу им стать!» Начали!

Идеолог смотрел старательно, не моргая, и видно было: действительно желал, честно выполнял задание. Неужели сам Неделин виноват? – и ему не хватает искренности в пожелании переместиться в тело идеолога? Или смущает, что идеолог – сам старик? Но ведь он будет только временным вместилищем, откуда предстоит в несколько приемов перейти обратно в себя самого. Нет, не получается!

– Я знаешь что сделаю, – сказал Неделин. – Я напоследок речь произнесу. Я скажу, что я… А впрочем… Глупо все, брат…

– Что именно?

– Все. И ты глуп. Иди.

Его навещали первые люди страны, которые наверняка связывали с его ближайшей кончиной свои надежды или опасения: в любом случае все они ждали его смерти, потому что устали жить и трудиться в одном направлении, всем хотелось чего-то иного. Хотелось перемен – и даже не обязательно к лучшему, но перемен, чтобы взбодрилась их старческая кровь, чтобы почувствовать интерес к жизни – положительный или отрицательный.

Пришла жена сына с отпрыском лет девятнадцати (внук, значит), отпрыск был нагл, трепал Неделина по плечу и фамильярно говорил:

– Хорош валяться, дед! Не симулируй! Страна без тебя пришла в упадок, поезда не ходят, самолеты не летают!

Неделин невпопад спросил, как учится внучек. Невестка переглянулась с сыном. Напомнила:

– Мы же после школы отдыхаем. На будущий год поступать будем на дипломата.

– Почему же он не в армии, как в его возрасте положено? – жестко спросил Неделин и, не получив вразумительного ответа, прогнал родственничков, сетуя в душе на коррупцию или как это называется.

Наверное, для его смягчения был прислан другой внук, смышленый парнишка, который явно тяготился своей обязанностью, и Неделину это понравилось.

– Ты меня прости, если что не так, – прослезился вдруг Неделин совсем по-стариковски. – Но помни, я вам всем только добра хотел! Прощаешь меня?

– Да я что… Я это… Брось… – бормотал внук.

Все ждали его смерти, а если кто и надеялся на выздоровление, то это были бодрые люди, боявшиеся утратить некие благоприятствия в жизни и быту, связанные с его существованием.