Игорь Губерман - Путеводитель по стране сионских мудрецов

Люди маленького роста, с косоглазием или хромотой, заиканием или иными недостатками — классические обладатели комплекса неполноценности. Им свойственны обида или злость, придирчивый стыд за свои (порою мнимые) изъяны, и они всю жизнь их как-то компенсируют, добиваясь утешающего их успеха в самых разных областях. Напомним, например, о Демосфене, который боролся со своим врожденным косноязычием так усердно, что сделался выдающимся оратором, и забыл начисто о своем когдатошнем недостатке, как забыл о своем маленьком росте тот артиллерийский офицер, который стал Наполеоном.

Но с евреем вечно остается его происхождение, а вокруг и рядом вечно остается шустрый и не любимый никем народ, к которому он от рождения принадлежит, и никуда от этого не деться. Что начинает его больно тяготить. Его ход мыслей, а точнее — ощущений, мы легко себе; (хотя и очень приблизительно) можем представить.

Я довольно многого добился и достиг в этой нелегкой жизни. Мои способности, мое усердие, мое желание не быть последним, чем бы я ни занимался, принесли свои плоды. Я — нужный и уважаемый член этого общества, что бы я о нем ни думал. В стране, устроенной разумнее и лучше, я достиг бы много большего, но я родился тут и здесь живу. Все хорошо и правильно за исключением того, что я все время помню: я еврей. А я ведь настоящий русский (немец, англичанин, француз, испанец). Я владею языком намного лучше большинства коренного населения этой страны, я в точности такой же по одежде, привычкам, поведению и отношениям с людьми. Литература, и культура, и история этой страны — родные мне, они запечатлелись у меня в душе и памяти. Я нужен здесь и уважаем всеми, с кем общаюсь. И одновременно я чужой. Неуловимо я другой, чем те, с кем хочу быть настоящим земляком. Они это знают, чувствуют и часто, слишком часто дают это почувствовать и мне. Поскольку я еврей. И самое обидное — что я себя евреем ощущаю. И друзья мои ближайшие — евреи. С ними мне легко и интересно. Почему мы так и не сумели раствориться? Почему на нас на всех так явственно клеймо (иного не найду я слова) принадлежности к той нации, которую никто нигде не любит? И вполне заслуженно, если поближе присмотреться. Эти юркие, пронырливые, цепкие, настырные, бесцеремонные до наглости, повсюду проникающие люди — неужели я такой же только потому, что я из этой же породы? Самоуверенность, апломб, неловко скрытое высокомерие с непостижимой легкостью сменяются у них пугливостью, униженным смирением, готовностью терпеть обиды и сносить насмешки. А втираются они повсюду, куда только удается. Корыстолюбие, угодливость, услужливость — и тут же назойливая тяга к равенству, хотя своим они готовы помогать в ущерб всему и всем. По самой своей сути торгаши, они готовы заниматься чем угодно во имя процветания и прибыли. А за евреев-проходимцев мне так стыдно, словно это моя близкая родня. За что же мне такое наказание? И в том, что их не любят все и всюду, что-то есть, нет дыма без огня, и невозможно, чтобы ошибались сразу все, везде и все века подряд. Но я-то не такой! Нет-нет, ассимиляция и растворение — единственное, что способно выручить мой низкий и самоуверенный народ.

О подобном говорили и писали очень разные евреи — для примера назовем такие несхожие имена, как Карл Маркс и Борис Пастернак. И безнадежные желание и жажда быть как все — одно имели утоление и выход: согласиться, что евреи — в самом деле пакостный и вредный человечеству народ. И начинали евреи смотреть глазами своих осудителей.

Такого рода взглядом можно многое увидеть, ибо ведь евреи впрямь разнообразны и полярны в своих качествах (выражаясь мягко и осмотрительно). К тому же очень ярки и интенсивны как в высоких, так и в низких проявлениях. А наблюдая взглядом пристальным, к тому же — неприязненным (в силу вышеназванных мотивов), каждому легко и просто углядеть лишь низменную часть.

Очень важно, что такое отношение к собственному народу главным образом проистекает от желания себя увидеть в лучшем свете, отделиться и обособиться от малосимпатичной общей массы, кажущейся слитной неприязненному взгляду. Такое отношение к восточно-европейскому еврейству открыто культивировали, например, немецкие евреи. Они себя полагали столь высоко культурными и развитыми и уже такими немцами, что новее были им не соплеменники те темные замшелые евреи, которые убого жили в Польше и на Украине. Что судьба их оказалась одинакова, не стоит и напоминать. Короче, мы о том, что осудительство своих — оно от острого желания возрадоваться собственному иллюзорному единству со всем культурным человечеством. Когда б на это человечество посмотреть столь же проницательно, это желание весьма ослабло бы. Но вековечная томит евреев жажда тесно слиться с большинством. Увы, но так устроен человек, не нам его за это порицать.

И тут нас за руку хватает вдумчивый читатель. Да, конечно, говорит он, очень это все правдоподобно, только это все относится к евреям, живущим в Диаспоре, в рассеянии, в других странах, а ведь мы страницы три назад ушли и отвлеклись от странной и самоубийственной психологии тусовки Шенкин. Какое это к ним имеет отношение?

О, самое прямое! Дело в том забавном, несомненном факте, что сегодняшний Израиль исполняет роль некоего коллективного, ну что ли обобщенного, еврея. И на отношении к нему прозрачно видно отношение к еврейству вообще. И не о том мы говорим, что постоянно он оказывается в фокусе внимания других народов, — нет, мы о самих евреях говорим. И даже о не полностью евреях, то есть тех, в ком есть хоть часть еврейской крови. Все они прикованы к Израилю неодолимым, странным, зачастую тяготящим их чувством причастности к его судьбе. Порою это кажется им просто интересом к уникальности его существования. Проще всего с теми евреями, которым их еврейство — не обременительная тягость, а естественная данность. Чем дальше от Израиля живет еврей, тем больше он его любит. И тем больше он имеет всяческих советов и претензий. Евреи всего мира не сводят с Израиля глаз (и мы их понимаем), ободряя или осуждая его как некоего близкого, но недалекого родственника Изю, за которого попеременно чередуются то страх, то стыд, то гордость. Чаще всего Изю осуждают: что это он за столько лет никак не сыщет общий язык со своими соседями? То он заносчив и задирист не по чину, то еще хуже — позорно мягок. С последним обвинением один из авторов довольно часто сталкивается, бывая в Америке с выступлениями. К нему почти что в каждом городе приходят за кулисы старички, с которыми проистекает практически один и тот же разговор.

— Вы, кажется, живете в Иерусалиме? — утвердительно спрашивает пришедший.

Спрошенный кивает головой.

– И вы туда вернетесь?