Марк Барроуклифф - Говорящая собака

Я не ответил, только глянул на него исподлобья, мол, займись своими картами, придурок. От Пучка я уже знал, лучше не ругаться, даже если ты в самом деле хочешь выглядеть очень крутым и уверенным в себе.

Вот он отвлек меня, и я проиграл. Кот заметил, что, беря со стола еще одну черву, я слегка раскраснелся, и сделал правильные выводы — собрал комбинацию из карт одной масти по порядку. Что за болван.

Кот понял, что добился своего. Он пытался вывести меня из равновесия, заставляя поверить, будто он спит с Линдси. Однако, думаю, будь это на самом деле правдой, он не стал бы делать никаких намеков.

Невозможно предугадать реакцию соперника, которому намекаешь, что трахаешь его подружку. Подружки становятся «бывшими» где-то через полгода после расставания, если роман длился хотя бы столько, сколько у меня с Линдси. Скорее всего, со стороны Кота это была чистая провокация.

— Только не раздражайся, — советовал пес из-под стола. — Плюнь на нее, Люси намного красивее. Что за радость прозябать с теткой, которая никогда не угостит печеньем.

Я потянулся погладить Пучка. Он уже вылез из-под стула и положил свои лапы мне на колени, словно бы заглядывая мне в карты. Со стороны такой жест — рука игрока, то и дело исчезающая под столом, — мог выглядеть подозрительным, но мне это и в голову не приходило.

— Похоже, ты остался совсем один, — подал голос Кот еще через десять раздач.

— С лимоном в кармане я не скучаю, — ответил я, показывая на груду фишек.

Мне оставалось набрать всего 200 000 — и я был свободен и чист. Я не забыл про слепых сирот: их 100 000 входили в мои расчеты.

Начался поединок между нами двумя. Говорят, что в покере не бывает удачных раскладов, только удачные ситуации. Даже от четырех тузов нет проку, если у остальных нет ничего. Вот если у тебя четверка тузов, а у партнера четыре короля, — это уже другая история.

У меня на руках был «стрит» от девятки до короля. Очень неплохая комбинация. Насколько я мог видеть, ни у кого не было шанса побить меня. Нет, шанс, конечно, был, он всегда есть, но один из пятисот.

Кот смотрел сквозь меня, словно набираясь вдохновения из эфира.

— Он уверен, — забеспокоился пес.

— Великолепно, — пробормотал я, как будто разговаривая сам с собой.

— Ты считаешь, это хорошо?

— Ситуация просто превосходная.

Полисмен, мой сосед, закатил глаза, подчеркивая, что ему дела нет до моих карт, как бы я там ни блефовал. Ведь все, сказанное вслух во время игры, относится к блефу.

— Он очень, очень уверен в себе, — заклинал меня пес. — Запах самодовольства так и прет из него, причем сильнее, чем из тебя. — Пучок умоляюще заглянул мне в глаза, точно Скарлетт из «Унесенных ветром» Ретту Батлеру, и сказал: — Ты ведь очень счастлив сейчас, не правда ли?

Секунду я раскидывал мозгами, много это или мало — один шанс из полутысячи — и стоит ли мне рискнуть.

— Парень, он уверен в себе! — предупредил Пучок. — Как кот, который сторожит хромого голубя. Я еще в жизни не слышал, чтобы кто-нибудь пах так самодовольно.

Еще секунду я колебался. Один из пятисот. Он может и выпасть. Но вероятность провала все-таки ничтожно мала, не так ли? Что, если Кот блефует.

Я взглянул на Майлса и улыбнулся. Скоро мы отправимся по домам.

И тут, в самый патетический момент, Кот отступил, сбросил карты. Мой выигрыш составлял ничтожную горсть фишек, почти ничего. Уж во всяком случае не то, что я ожидал от игры.

— Ты же сказал, что он был уверен, — шепнул я псу, почти не разжимая губ. Впрочем, у собак чуткие уши, способные уловить самый тихий шепот.

— Он в самом деле уверен, сэр, — возразил пес. — Он и сейчас уверен.

Мы продолжали играть, но я так и оставался при своих, не выигрывая и не проигрывая. Два часа спустя в моей горке фишек по-прежнему недоставало одной сотни тысяч. Мы снова сделали перерыв.

Закусив канапе, я отвлекся на беседу с Майлсом. Мартин оставался в соседней комнате, в игорную пускали только тех, кто ставит на игрока. Те, кто ставит на играющих, могут добавить денег, когда ты проигрываешь, а костоломы в таком случае не могут принести ничего, кроме увечий.

Майлс чуть не прыгал от восторга, как ребенок, в своей гавайской рубашонке, к тому же он был заметно навеселе: официанты бесперебойно разносили напитки, которые игроки почти не употребляли, а наблюдателям больше нечем было развлечься.

— Получается! — восторгался он.

— Да, — спокойно отвечал я.

— Что-то вы не радуетесь победе, — заметил он подозрительно. — Что-то не так?

— Это покер, — ответил я. — Здесь принято проявлять противоположные эмоции. Здесь делают вид, что радуются, когда положение хуже некуда, и наоборот.

Сполоснув рот апельсиновым соком, я решил, что все не так уж плохо, хотя особенно радоваться нечему.

В поведении Кота что-то изменилось. Он явно задумал какую-то пакость. Этот сброс карт в одной из последних игр выглядел крайне подозрительно. Если пес говорит, что человек уверен в себе, то, как правило, так и есть. А Кот бросил игру.

В это время он как раз стоял со своими клевретами в стороне, что-то обсуждая. Впрочем, кто мог ему это запретить?

Должен признаться, Кот мне не очень-то нравился не из-за того, чем он занимался, а из-за того, каким он был. Меня раздражало, как вальяжно он разваливался за столом, как поигрывал пальцами, унизанными перстнями, отгибал манжеты с видом концертирующего пианиста, собирающегося сбацать Дворжака на рояле. Хотя на самом деле эти отогнутые манжеты наводили на мысль, что он собирается ухватиться за вымя.

Еще мне жутко не нравилось, как он щелкает языком, размышляя. Мне был отвратителен запах его лосьона, блеск дорогих, но совершенно безвкусных побрякушек, которыми он украшал себя. Мне был ненавистен он весь, как таковой.

Словно от него исходила аура какого-то дешевого мировосприятия, с которым я был не согласен в корне и которое вызывало у меня стойкое отвращение. Я смотрел на него и видел отпуск в пятизвездном отеле, где он брюзжит за столом насчет качества продуктов, помыкает официантами и горничными, видел, как он заказывает тошнотворные экзотик-коктейли, дает чаевые только тем, кто стелется перед ним, я видел «мерседес», плавательный бассейн и яхту, которую он собирался купить, припортовый супермаркет «дьюти фри» и его ложное насквозь мироощущение, что все вокруг принадлежит ему. И сверх всего этого под запахом дорогого лосьона я улавливал его природный запах, напоминающий тот, что чувствуешь, распахнув дверцу машины, оставленной на солнцепеке, — удушливый и совершенно пустой.

И чего-то еще. Как там пес говорил про тоску: дождь на ярмарочной площади, мокрая сахарная вата — хоть я никогда не пробовал и сухой, не знаю, как она должна пахнуть. Но главное — потеющие ладошки переростка-тинейджера. Разочарование невылупившегося птенца.