Марк Барроуклифф - Говорящая собака

— Везет, везет, везет! — заладил пес, искательно заглядывая мне в глаза.

В этот момент я обратил внимание, что Кот смотрит на Пучка. Причем не просто на Пучка, а на его хвост. Пес вилял хвостом во все стороны, образуя в воздухе целый вихрь в предчувствии скорого возвращения домой, когда мы наконец отыграемся.

Я все понял. Мы засветились окончательно и бесповоротно. С Пучком больше играть нельзя.

— В чем дело? — спросил он, внезапно помрачнев от моих мыслей. — Чем ты так опечален? Мы же идем домой? О, нет! — заскулил он, и уши его поникли.

Кот засмеялся и покачал головой. То, что было нашей единственной надеждой, теперь выдавало нас со всеми потрохами.

Теперь мы очутились на игровом поле, которое мне нравилось меньше всего, — уровень первый.

Я пытался запихнуть пса под кресло, но всякий раз, когда я получал плохую раздачу и падал духом, он начинал поскуливать, и всякий раз, когда у меня были отличные карты, от которых дух захватывало, он бился в истерическом припадке радости.

Мы сжились, срослись друг с другом, он стал громкоговорителем, мегафоном моих эмоций, сообщавшим, что творится у меня на душе и в моих картах всем присутствующим за столом.

Причем его было не остановить, он буквально закладывал меня на моих глазах.

В результате я час за часом терял деньги, какая бы карта ни шла, причем без всякой надежды отыграться.

К следующему перерыву, в полночь, я уже был в проигрыше, не в таком уж большом, но и не в маленьком.

— Путь твой близится к концу, бродяга? — спросил Кот, очевидно задетый тем, что я назвал его Тиддлсом, то есть пьяницей, и нагнулся погладить пса.

— Кто у нас хороший мальчик? — язвительно спросил он. — Давай-давай, виляй своим хвостиком, нам это очень нравится.

Встав из-за стола, он уперся в меня взглядом:

— Чертов вуду.

Это было все, что он сказал, прежде чем удалиться.

— Что-то он мне не нравится, — заметил пес. — И воняет от него…

Я оставил как-то большую стопку виниловых папок в машине, и Пучок потом месяц жаловался на смрад в машине, хотя лично я ничего не чувствовал.

Майлс был тут как тут.

— Что происходит, приятель? — Я обратил внимание, что в расслабленном состоянии у него был барский, итонский акцент, когда же Майлс был возбужден, из него так и выпирал австралиец.

— У нас проблема. Кажется, пора смываться.

— В тюрьму? — жизнерадостно сообщил он.

— Не хотелось бы.

— Вот то-то и оно.

— В чем дело?

— Дело в собаке.

— С ним что-то не так?

— Вы что, не видите? — прошипел я. — Он выдает меня с головой. Всякий раз, как я получаю на руки хорошую комбинацию, он виляет хвостом, как чокнутый, и наоборот — скулит, когда у меня лысые фишки.

— Мы пропали!

— А я лично нет, — подал голос пес. — Особенно если вы не лишите меня этого сандвича с лососиной.

Майлс задумался. Не знаю, представляете ли вы, что такое задумчивый адвокат, пропустивший несколько рюмок: поскольку он не играл, иного развлечения ему не оставалось.

— А ты не можешь не вилять хвостом? — обратился он к псу.

— Или хотя бы не проявлять такой дикой радости, когда у меня хорошие карты? — дополнил я.

Пес помахал хвостом.

— Не могу, — вздохнул он. — Иначе что это за радость? Когда я испытываю положительные эмоции, то всегда виляю хвостом и дышу вот так, высунув язык. Это неотъемлемая часть счастья. Это не выражение эмоции, это эмоция как таковая. Единственный способ удержать меня от виляния хвостом — это сделать несчастным.

— Чушь собачья, — заключил я. — Значит, если я повиляю твоим хвостом, то ты станешь счастливым, что ли? — Я взял его за хвост и помотал из стороны в сторону.

— Думаю, этого будет достаточно, — отозвался пес, судя по всему весьма довольный собой.

— А что ж ты такой самодовольный теперь?

— Потому что вы повиляли хвостом в тоне самодовольства. И теперь я ощущаю самодовольство. Вот если бы вы виляли чуть-чуть побыстрее, это была уже готовность служить. — И он вяло замахал хвостом — в точности как при нашей первой встрече.

— Но ты же не хочешь, чтобы я проигрался в пух и прах из-за твоего хвоста? — взъерепенился я.

— Никогда! — откликнулся пес. — За кого вы меня принимаете? — Он оглянулся на свой тыл. — Между прочим, это виляние — доказательство верности.

— Знаю, — вздохнул я. Мне уже приходилось видеть подобное. — В общем, мы погорели.

— Должен заметить, — сказал Пучок, — потому-то собаки и не играют в покер, как правило.

Он был прав, я и сам прекрасно понимал, что положение безнадежное. Собака блефовать не умеет. Она не может вести себя честно или лживо, она — сама честность.

— Есть единственный выход, — заговорил Майлс. — Играть без него. Вы же доказали свой профессионализм. За чем же дело стало?

Я сглотнул ком в горле. Адвокат был настроен серьезно, и я сейчас чувствовал себя в самом деле лошадью, на которую сделана серьезная ставка.

Пучок смерил меня взглядом.

— Ну, что, мы готовы к следующему раунду? — спросил он тоном тренера. — Вы можете сбрасывать мне курятину всякий раз, как я угадываю.

— Нет, — ответил я. — Так дело не пойдет.

Приходит время, когда каждый человек должен принять вызов судьбы. До сих пор я предполагал, что подобные ситуации возникают только в ковбойских фильмах, но, оказывается, это заблуждение. Теперь это происходит и в моей жизни. Как там говорил Пучок: «Быть не щеном, а псом». Только «пес» может выстоять против Кота, пугливой мыши в компании с ним придется несладко.

Я открыл дверь в «комнату охраны», где у телевизора сидел Мартин.

— Мартин, — сказал я. — Там сильно накурено. Собаке нужен свежий воздух. Ты не выведешь Пучка на прогулку?

— Вот здорово! — откликнулся на это пес.

Кот издевательски зацокал языком.

— Притомился кобелек.

— Ничего, — оглянулся я. — Есть еще порох в пороховницах. Ты еще свое получишь, облезлый кот.

Покер — игра, которая требует не столько удачи, сколько терпения. И выдержки. Это утомительная игра, изматывающая игра, игра на износ — у кого раньше сдадут нервы, и притупится внимание. Еще восемь часов, пока солнце не взошло над Сент-Джеймс-парком, мы перебирали мелкие комбинации без малейшей надежды на что-то более приличное.

Мы сражались одними парами да тузами, ничего больше не выпадало. И делали хорошие мины при плохой игре. Покер, как приходилось в очередной раз убеждаться, действительно напоминал жизнь. Самое серьезное испытание в ней — на выдержку. А меня тянуло к свободе, к свету. Быть рядом с Пучком и Люси, а не в этой компании; Пучок, кстати, задремал под утро вместе Мартином и Майлсом в комнате по соседству.

Но все это было далеким и недоступным. Чтобы выйти на чистый воздух, мне предстояло сперва до одури надышаться нечистым. Причем сколько это могло продолжаться, оставалось неизвестным. Видимо, насколько меня хватит.