Ричард Бротиган - Аборт. Исторический роман 1966 года

-- ТАКСИ!

-- КРАСОТКА!

-- ТАКСИ!

-- БИТЛ!

(Посвист.)

Таксисты Тихуаны оставались нам верны. Я даже не представлял себе, что у меня такие длинные волосы, но и Вайда, разумеется, на таксистов действовала.

Мы подошли к большому современному зданию универмага «Вулворт» на Главной улице Тихуаны, надеясь найти там телефон. Это было здание пастельного оттенка с большой красной вывеской «Вулворт», фасадом из красного кирпича и здоровенными витринами, забитыми пасхальной ерундой: кучи, кучи, кучи зайчиков и желтых цыплят, жизнерадостно выбирающихся из огромных яиц.

«Вулворт» был так чист и стерилен, так аккуратен по сравнению с тем, что творилось в нескольких футах снаружи -- или не творилось, если смотреть сквозь витрину над всеми этими зайчиками.

Продавщицами работали очень привлекательные девушки -- смуглые, юные, со своими глазами они делали множество приятных вещей. Похоже, место им было в банке, а не в «Вулворте».

У одной из этих девушек я спросил, где телефон, и она показала, куда идти.

-- Вон там, -- сказала она на пристойном английском.

Я подошел к телефону вместе с Вайдой, которая размазывала эротическое смятение по мужчинам в универмаге, словно баллистическое желе. Хорошенькие мексиканские женщины Вайде и в мишени не годились. Она сбивала их наземь, даже не задумываясь.

Телефон находился рядом с информационной будкой, недалеко от туалета, витрины с кожаными ремнями, витрины с пряжей и секции женских блузок.

Какая же куча мусора лезет в голову, но почему-то я это запомнил и теперь с нетерпением жду, когда забуду снова.

Телефон работал на американские деньги: никель, как в старое доброе время моего детства.

Трубку снял мужчина.

У него был врачебный голос.

-- Алло, доктор Гарсия? -- спросил я.

-- Да.

-- Вчера вам звонил человек по имени Фостер -- по поводу нашей проблемы. Ну вот, мы уже здесь, -- сказал я.

-- Хорошо. Где вы?

-- Мы в «Вулворте», -- сказал я.

-- Прошу вас, простите мой английский. Он не хороший. Я позову девочку. Ее английский... лучше. Она скажет, как сюда прийти. Я буду ждать. Все в порядке.

Трубку взяла девушка. Судя по голосу -- очень юная. Она сказала:

-- Вы в «Вулворте».

-- Да, -- ответил я.

-- Вы не очень далеко, -- сказала она.

Это мне показалось ужасно странным.

-- Когда выйдете из «Вулворта», сверните направо и пройдите три квартала, а затем сверните налево по Четвертой улице, пройдите четыре квартала и затем снова сверните налево с Четвертой улицы, -- сказала она. -- Мы в зеленом доме в середине квартала. Не проп у стите. Вы все поняли?

-- Да, -- ответил я. -- Когда выйдем из «Вулворта», свернем направо и пройдем три квартала до Четвертой улицы, затем свернем налево по Четвертой улице и пройдем четыре квартала, а после этого свернем снова налево с Четвертой улицы, и там будет зеленый дом в середине квартала -- там вы и будете.

Вайда все это слушала.

-- Ваша жена не ела, да?

-- Да, -- сказал я.

-- Хорошо, мы будем вас ждать. Если заблудитесь, звоните по телефону опять.

Мы вышли из «Вулворта» и последовали девочкиным инструкциям, проталкиваясь сквозь торговцев сувенирным хламом, таксистов и жвачных пацанов Тихуаны, в туче посвистов, машин машин машин, воплей животного ужаса и ЭЙ, БИТЛ!

Четвертая улица ждала нашего прихода вечно, нам суждено было появиться на ней, Вайде и мне, и вот мы пришли, в то же утро начав свой путь из Сан-Франциско, из наших жизней много лет назад.

Улицы переполняли машины, люди и фантастическое возбуждение. Перед домами не было газонов -- только та знаменитая пыль. Дома служили нам проводниками к доктору Гарсии.

Перед зеленым зданием стояла совершенно новая американская машина. На ней были калифорнийские номера. Не требовалось особой сообразительности, чтобы придумать ответ. Я взглянул на заднее сиденье. Там лежал девичий свитер. Он выглядел беспомощным.

Перед клиникой доктора играли детишки. Они были бедны и одеты в несчастную одежду. Когда мы входили в дом, они бросили играть и посмотрели на нас.

Без сомнения, они привыкли к такому зрелищу. Вероятно, они часто видели гринго в этом районе города -- тех, кто входил в этот зеленый саманный домик, гринго, что выглядели не очень счастливыми. Мы их не разочаровали.

В дверь здесь тоже нужно было звонить. Звонок не походил на серебряный колокольчик моей библиотеки, теперь такой далекой. В этот звонок нужно было звонить, нажимая на него пальцем. Что я и сделал.

Пришлось ждать, пока кто-нибудь ответит. Детишки не отвлекались на игру и смотрели на нас. Маленькие, грязные и оборванные. У них были странные истощенные тела и лица, по которым трудно определить, сколько мексиканским детям лет.

Ребенок, которому на вид пять, оказывается восьмилетним. Ребенку, которому на вид семь, оказывается десять. Ужас.

Подошли мексиканские мамаши. И тоже стали на нас смотреть. Глаза были совсем невыразительными, но именно так говорили нам: женщины знают, что мы -- abortionistas .

Затем дверь в клинику доктора плавно распахнулась, словно собиралась открыться точно в это время, -- нас встретил сам доктор Гарсия. Я не знал, как он выглядит, но понял, что это он.

-- Прошу вас, -- сказал он, жестом приглашая нас внутрь.

-- Спасибо, -- сказал я. -- Я только что звонил вам по телефону. Я друг Фостера.

-- Я знаю, -- спокойно сказал он. -- За мной, прошу вас.

Врач был маленького роста, средних лет и одет, как врач. Клиника у него была просторная, прохладная, много кабинетов, лабиринтом уводивших в глубину, о которой мы ничего не знали.

Доктор привел нас в маленькую приемную. В ней было чисто -- современный линолеум и современная врачебная мебель: неудобная кушетка и три стула, на которых никак не устроиться.

Обстановка здесь такая же, как и в кабинетах американских врачей. В углу -- высокое растение с большими плоскими и холодными зелеными листьями. Листья ничего не делали.

В приемной уже сидели люди: отец, мать и молоденькая дочь-подросток. Очевидно, она имела отношение к новенькому автомобилю, стоявшему у входа.

-- Прошу вас. -- Врач показал на два незанятых стула. -- Скоро, -- мягко улыбнулся он. -- Подождите, прошу вас. Скоро.

Он ушел по коридору в другую комнату, которой нам не было видно, оставив нас с этими тремя людьми. Они не разговаривали, и во всем здании стояла странная тишина.

Все нервно посматривали друг на друга -- так бывает, когда время и обстоятельства доводят нас до запрещенных операциий в Мексике.

Отец был похож на банкира из маленького городка в долине Сан-Хоакин, а мать -- на женщину, увлеченная общественной деятельностью.

Хорошенькая и очевидно неглупая дочь ждала аборта и не знала, что делать со своим лицом, поэтому все время улыбалась в пустоту -- быстро и резко, как лезвием ножа.