Ричард Бротиган - Аборт. Исторический роман 1966 года

Отец выглядел сурово -- будто собирается отказать кому-то в кредите, а мать -- смутно возмущенно, словно кто-то рискованно пошутил на званом чае Общества друзей де Молэй.

Дочь, несмотря на тугое расцветающее женское тело, была слишком молода для аборта. Ей следовало заниматься чем-то другим.

Я перевел взгляд на Вайду. Она тоже выглядела слишком юной для аборта. Что мы все здесь делаем? Ее лицо все больше бледнело.

Увы, невинность любви -- просто нарастающее физическое состояние, ее не формируют наши поцелуи.

Прошла то ли вечность то ли десять минут, врач вернулся и поманил нас с Вайдой за собой, хотя другие ждали дольше. Наверное, это как-то было связано с Фостером.

-- Прошу вас, -- тихо сказал доктор Гарсия.

Мы пошли за ним через вестибюль в маленький кабинет. Там стоял столик и на нем -- пишущая машинка. В темном прохладном кабинете с опущенными жалюзи, стояло кожаное кресло, на стенах и на столе -- фотографии доктора с семьей.

Еще там висели различные аттестаты -- они показывали, какие медицинские степени получил доктор и какие университеты окончил.

Дверь из кабинета вела прямо в операционную. Девочка-подросток наводила там порядок, ей помогал мальчик, тоже подросток.

На подносе с хирургическими инструментами запрыгало голубое пламя. Мальчик стерилизовал их огнем. Нам с Вайдой стало страшно. В операционной стоял стол с металлическими штуками -- придерживать ноги, -- и к ним прилагались кожаные ремни.

-- Без боли, -- сказал врач Вайде, а потом мне. -- Без боли и чисто, все чисто, без боли. Не волнуйтесь. Без боли и чисто. Ничего не останется. Я доктор, -- сказал он.

Я не знал, что ему ответить. Я так волновался, что был почти в шоке. С лица Вайды исчезли краски, а глаза будто ничего больше не видели.

-- 250 долларов, -- сказал врач. -- Прошу вас.

-- Фостер говорил, 200. Это все, что у нас есть, -- услышал я собственный голос. -- 200. Так вы сами сказали Фостеру.

-- 200. Это все, что у вас есть? -- сказал врач.

Вайда стояла и слушала, как мы торгуемся о цене ее живота. Ее лицо было бледнее летнего облака.

-- Да, -- сказал я. -- Это все, что у нас есть.

Я вытащил из кармана деньги и отдал врачу. Протянул деньги, и он взял их из моей руки. Положил к себе в карман, не пересчитывая, и снова стал врачом -- на все время, что мы там пробыли.

Он не был врачом всего одно мгновение. Как-то странно. Не знаю, чего я ожидал. Но хорошо, что он был врачом все остальное время.

Фостер, конечно, оказался прав.

Став врачом, он повернулся к Вайде, улыбнулся и сказав:

-- Вам не будет больно и все будет чисто. Ничего не остается и без боли, милая. Поверьте мне. Я доктор.

Вайда улыбнулась половинчато.

-- Сколько уже? -- спросил врач у меня, начав показывать на ее живот, но не закончив, поэтому рука его стала жестом, который ничего не добился.

-- Недель пять или шесть, -- сказал я.

Вайда теперь улыбалась на четвертинку.

Врач помолчал и посмотрел на календарь у себя в голове, затем ласково кивнул ему. Вероятно, календарь ему был хорошо знаком. Они были старыми друзьями.

-- Не завтракала? -- спросил он, снова начав показывать на живот Вайды, но опять ему это не удалось.

-- Не завтракала, -- ответил я.

-- Хорошая девочка, -- сказал врач.

Вайда теперь улыбалась на одну тридцать седьмую.

Мальчик закончил стерилизовать хирургические инструменты и вынес небольшое ведерко в другую большую комнату, соседнюю с операционной.

В другой комнате, кажется, стояли кровати. Я наклонил голову и смог разглядеть в ней кровать -- на кровати спала девушка, а рядом на стуле сидел мужчина. Похоже, в комнате было очень тихо.

В тот момент, когда мальчик вышел из операционной, я услышал, как в туалете спустили воду, потом вода полилась из крана, потом вода полилась в туалет, потом снова спустили воду, и мальчик вернулся с ведерком.

Ведерко было пустым.

На запястье у мальчика были большие золотые часы.

-- Все в порядке, -- сказал врач.

Девочка-подросток, смуглая и хорошенькая, и тоже с симпатичными часиками, вошла в кабинет и улыбнулась Вайде. Такой улыбкой, которая говорила: Уже пора; пойдемте, пожалуйста, со мной.

-- Без боли, без боли, без боли, -- повторял врач, точно нервную детскую считалку.

Без боли, подумал я, как странно.

-- Вы хотите смотреть? -- спросил у меня врач, показав на смотровую кушетку в операционной, где я мог сидеть, если мне хотелось посмотреть на аборт.

Я перевел взгляд на Вайду. Она не хотела, чтобы я смотрел, и я не хотел смотреть тоже.

-- Нет, -- ответил я. -- Я останусь здесь.

-- Пойдемте, прошу вас, милая, -- сказал врач.

Девочка тронула Вайду за руку, Вайда зашла с ней в операционную, и врач закрыл дверь, но она, на самом деле, не закрылась. Она осталась открытой примерно на дюйм.

-- Больно не будет, -- сказала девочка. Она делала Вайде укол.

Затем врач сказал мальчику что-то по-испански, тот ответил «О'кей» и что-то сделал.

-- Снимите одежду, -- сказала девочка. -- И наденьте это.

Затем врач сказал что-то по-испански, мальчик ответил по-испански, а девочка сказала:

-- Пожалуйста. Теперь поднимите ноги. Вот так. Хорошо. Спасибо.

-- Все правильно, милая, -- сказал врач. -- Совсем не больно, правда? Все будет в полном порядке. Ты хорошая девочка.

Затем он сказал мальчику что-то по-испански, девочка сказала врачу что-то по-испански, а тот сказал что-то по-испански им обоим.

На миг в операционной стало очень тихо. Я чувствовал прохладный сумрак докторского кабинета у себя на теле, словно руку какого-то совершенно иного доктора.

-- Милая? -- сказал доктор. -- Милая?

Ответа не было.

Затем врач сказал что-то по-испански мальчику, и мальчик ответил чем-то металлическим, хирургическим. Врач сделал что-то этой штукой, металлической и хирургической, и вернул ее мальчику, а тот дал ему еще что-то, металлическое и хирургическое.

Некоторое время там все было либо тихо, либо металлически и хирургически.

Потом девочка сказала мальчику что-то по-испански, а он ответил ей по-английски:

-- Я знаю, -- сказал он.

Врач сказал что-то по-испански.

Девочка ответила ему по-испански.

Прошло несколько мгновений -- хирургические звуки в операционной больше не раздавались. Теперь оттуда доносились звуки уборки, а врач, девочка и мальчик, разговаривали по-испански, завершая дела.

Их испанский больше не был хирургическим. Обычный повседневный испанский, как при уборке.

-- Сколько времени? -- спросила девочка. Ей не хотелось смотреть на свои часики.

-- Около часу, -- ответил мальчик.

Врач тоже заговорил по-английски.

-- Много еще? -- спросил он.

-- Двое, -- ответила девочка.

-- Dos? -- переспросил врач по-испански.

-- Одна едет, -- сказала девочка.