Владимир Сорокин - Заплыв (рассказы и повести, 1978-1981)

— Нравится зеркальце? — сдержанно улыбнулся Пётр Иванович.

— Нравится. Как не понравится… — Анна потрогала медленно расползающийся синяк и вздохнула.

— А нравится — так что ж ты стоишь, колода?! — неожиданно крикнул Пётр Иванович. — Руки отсохли иль лень заела?! Протри зеркало! Вишь, запотело!

И действительно — то ли от дыхания людей, то ли от спёртого воздуха зеркало покрылось еле заметным мутным налётом.

Анна засуетилась, ища тряпку.

— Живей, орясина!

Кухарка схватила край сброшенной на пол скатерти и потянулась к зеркалу.

Её рука, сноровито скомкавшая чёрный бархат, скользнула по зеркальной поверхности и беззвучно ушла в неё по самое запястье.

Секунду Анна оцепенело смотрела на руку, мягко провалившуюся во что-то ледяное и упругое, на своё искривлённое изображение, колеблющееся возле округлых краёв ушедшего в зеркало бархата.

Потом она с трудом, как ей показалось, выдрала кисть из холодной живой зыби и закричала так громко, что остроконечные серебряные лопасти похожего на спарившихся стрекоз прибора, стоящего на соседнем столе, отозвались ей сухим дребезжанием.

Пётр Иванович прыснул, шлёпнул Анну по одеревеневшей спине и раскрыл перед её побелевшем от ужаса лицом потный веер своей пятерни:

— Пять-ноль! Пять-ноль, Матвевна! Пять-ноль, деревня лыковая!

Он присел и глухо, отрывисто захохотал:

— Вот дела-то! Ну и делааааа! Мы лаптем щи хлебаем, шапками закидаем! Ртуть от зеркала не отличили! Пять-ноль! Пять-ноль, колода ты мясная!

Не переставая хохотать, он схватил с соседнего стола чугунное пушечное ядро, непонятно как оказавшееся здесь, размахнулся и, натуженно крякнув, швырнул в коварное зеркало.

Анна испуганно закрыла глаза руками, ожидая грохота и треска разлетающегося стекла, но ядро вошло в зеркальную поверхность с тяжёлым округлым звуком, похожим на глухой глоток великана.

Отражённый грязный потолок с розовой люстрой и чёрными приборами еле заметно качнулся.

Пётр Иванович выпустил из себя остатки угасающего хохота, нагнулся, поднял бархатную скатерть и вдруг внезапно посерьёзнел, напряжённо вглядываясь под стол:

— Слушай-ка, мать… Это не дело… Если я тебе поручил здесь убираться раз в полгода, это вовсе не значит, что можно делать кое-как. Ты на меня бельмы-то не пяль! Это вот кто здесь оставил? А?

Анна наклонилась и в пыльном сумраке разглядела старую, неряшливо скомканную половую тряпку. Пётр Иванович заботливо укутывал скатертью каверзный стол:

— Что стоишь — поднимай!

Анна нагнулась, поспешно протянув руку к тряпке, но та вдруг прыгнула ей в лицо. Кухарка закричала.

Тряпка тяжело шлёпнулась на пол и издала протяжный утробный звук. Пётр Иванович захохотал, наклонился, схватил это ожившее серое месиво и потряс им перед глазами побледневшей кухарки: в его руках дрожала огромная жирная жаба с мохнатой спиной и мокрым жёлтым брюхом.

— Вооот! Вооот! Все мои прошлые наставления — насмарку! Не желаешь умнеть, Матвевна, ну и черт с тобой… Шесть-ноль!

Он швырнул тяжёлую жабу в высокую банку, закрыл крышкой, вытер руки о трусы:

— Мдааа. Шесть-ноль — это не шутка… Ну да ладно. Посмотрим, что дальше будет. Открой вооон тот ящик.

— Высокай? — грустно спросила Анна.

— Да-да.

Кухарка боязливо подошла к столу и потянулась к ящику.

— Смелее! Не бойся, не укусит…

Она повернула металлическую щеколду — боковая стенка наполовину упала, открывая квадратную полость, в которой висел на нитке небольшой металлический шарик. Он был чем-то освещен снизу — источник света, судя по резко очерченной тени, сломавшейся на заднем верхнем ребре ящика, находился за неупавшей половинкой стенки.

— Что, красивый шарик?

— Угу.

Пётр Иванович подошёл поближе:

— А что там горит внизу?

— Это за створкою-то?

Анна наморщила брови.

— Ну, что молчишь?

Кухарка качнулась, пристально вглядываясь в шарик. На его гладкой блестящей поверхности светился желтовато-белый блик — отражённо спрятанного за стенкой источника.

— Ну, смелее, мать!

Анна ещё ближе придвинулась к ящику и радостно ахнула — жёлто-белое пятнышко было не что иное, как отражение свечки. Отсюда с близкого расстояния особенно хорошо различалось крохотное клиновидное пламя. Анна заметила, как оно колыхнулось (наверно, от её дыхания), как тут же качнулась тень и запахло горячим воском.

— Свечка там, стало быть! — Кухарка подняла голову и радостно распрямилась.

Пётр Иванович заложил руки за спину, надул щёки и, сосредоточенно глядя сквозь Анну, неспешно выпустил воздух изо рта. Анна перестала улыбаться и еле слышно прошептала:

— Ды что ж… ды опять ошиблася, что ли?

Пётр Иванович утвердительно сомкнул заплывшие веки, подошёл к ящику и щелчком опрокинул стоящую половинку стенки. За ней ничего не было.

Анна открыла рот и зажала его ладонью.

Стальной шар по-прежнему висел в квадратной плоскости, и по-прежнему падала от него искусно нарисованная тень, а на никелированной поверхности играл, подведённый невиданными по яркости красками, жёлтый блик. Стенки ящика тоже были раскрашены в соответствии с мнимым освещением — ближние поярче, дальние потемнее.

— Семь-ноль, — грустно проговорил Пётр Иванович и закрыл ящик. — Устал я с тобою, Матвевна…

Он поправил чуб и тяжело опустился на скрипучий стул:

— Семь-ноль. Семь-ноль… — Он сощурился и посмотрел в окно. Пухлая серо-розовая туча, уже успевшая проглотить горячее июльское солнце, наползала на неровно обкромсанный зеленью клочок неба.

— Я одного не пойму, Анна, — тихо проговорил Пётр Иванович, водя рукой по подбородку, — дура ты по природе или просто прикидываешься дурой?

Анна молчала опустив голову.

— Если прикидываешься — тем хуже для тебя. Не думай — я не так стар и глуп, как кажусь… Если же ты действительно дура — так какого хрена ты числишься в партии, в Основном Блоке, в Обществе Содействия Большинству, В Союзе Добровольного Обслуживания Слуг Народа?

Он оторвал мутные, отяжелевшие глаза от окна и угрюмо посмотрел на неподвижно стоящую Анну:

— Я тебя спрашиваю, дубина! Какого хрена? А?!

Анна вздрогнула и приподняла голову:

— Ды не притворяюся я, Пётр Иванович, не притворяюся…

— А если не притворяешься — значит, ты дура? Да?

Анна молчала.

— Чего молчишь? — Он встал и опёрся о стол.

— Ты думаешь, интересно мне возиться с тобой? А? Или ты считаешь, что у Третьего Заместителя Седьмого Рулевого Страны много времени свободного? Если ты дура — думаешь, в наше время за это спрятаться можно? Нееет, голубушка! — Он погрозил пальцем. — За это теперь не спрячешься! Это, мать, ещё похуже, чем притворяться дурой! Если ты дура — это вдвойне, втройне хуже простого притворства! Да! Хуже! — Он заложил руки за спину и принялся равномерно прохаживаться меж столов.