Владимир Сорокин - Заплыв (рассказы и повести, 1978-1981)

— Сама посуди: тебе партия и народ доверили пост добровольной поварихи Третьего Заместителя Седьмого Рулевого Страны. Да ты своим куриным умишком небось и понять-то не можешь, где ты работаешь! С кем встречаешься! Кому готовишь! Кому подаёшь! С кем здороваешься! Кому место уступаешь! И вдруг — на тебе — оказывается, ты дура. — Он остановился, удивлённо разведя руки.

— Это, голубушка, не просто проступок. Это преступление.

Анна испуганно посмотрела на него.

— Да-да! Ты глазами на меня не зыркай! Это пре-сту-пле-ни-е! И тебе за него придётся отвечать перед народом. А народ, — Пётр Иванович проткнул пальцем потемневший воздух, — народ шутить с тобой не будет. Отправишься, милая, в необжитые районы. Киркой помашешь лет эдак… — он наморщил лоб и промычал, растерянно обшаривая глазами потолок, — мммм… десять-двенадцать.

— Осподи, да за что ж?!

— За то, что ты дура.

— Ды кака ж я дура-то?!

— Значит, не дура?

— Не дура, не дура. Осподи…

— Не дура?

— Да нет же, нет!

— А семь-ноль? О чем это говорит? А?

Кухарка замолчала, снова опустив голову.

— Семь простейших задач тебе задал — и на тебе! Ни одного верного ответа.

— Дык ведь сложно очень…

— Что? — Брови Петра Ивановича удивлённо потянулись вверх.

— Сложно?! Да проще этих задач и быть не может! Клава — уборщица наша — сразу разглядела ртуть! И лягушку увидела сразу! Прачка Маруся тут же поняла, что одна из капель поддельная! Садовник — на что уж балбес балбесом, а допёр-таки, что нет никакой свечки в ящике! Правда, у него за плечами университет и аспирантура, но что с того? Он такой же добровольный труженик, как и ты! Хоть и отрёкшийся интеллигент.

Он подошёл к дальнему столу:

— Ишь, сложно ей! Да, милочка моя, если б я сложные задачи задал — где б тебя искали? А? Сложно… Вот это действительно сложно. — Он запустил руку в переплетения каких-то рычагов, и они разошлись податливым веером. Из сумрачного центра массивного прибора потянулась к потолку полупрозрачная колонна. На конце её вспух розовый шар, разросся и лопнул с мягким хлопком, породив серебристое, слабо мерцающее облачко, в середине которого зазыбилось и расползлось слабое изображение молодого Петра Ивановича.

— Смотри!

Изображение постепенно стало более плотным, лицо Петра Ивановича возмужало, волосы поседели, щёки обвисли. Рот открылся и выпустил длинную фразу:

— Претворяя в жизнь Великий План По Радикальному Переустройству Мира, наш народ продолжает неуклонно наращивать духовный и экономический потенциал своей Родины, тем самым укрепляя её оборонную мощь и идеологическую прочность.

Анна охнула и качнула головой.

— Аааа, что тебе показывать! — Пётр Иванович сердито покосился на неё и хрустнул длинным рычагом — изображение погасло, колонна поползла вниз.

— Тебе что в лоб, что по лбу — всё мёртвый звук! Ты простые-то вещи понять не можешь, а это и подавно… Тебе воду от стекла отличить — сложно. Сложно! Вот это — сложно! — Он махнул рукой в сторону матово-белой пирамиды, — проецирует изображение носогубных складок всех семидесяти четырёх вождей в разные годы жизни, а ты попробуй определить возраст каждого! Ты-то, рохля, небось, и чья складка-то, не скажешь… Или вот этот приборчик, — Пётр Иванович любовно смахнул пыль с головы размашистого металлического паука, — читает все речи Великого… а этот — знает общую… общую протяжённость его морщин и количество поседевших волос к каждому подпленуму…

Он круто повернулся к Анне:

— А ты-то, дубина, помнишь, сколько их было к ноябрьскому?

— Восемь тысяч двести десять.

Пётр Иванович обмяк и, отведя глаза в сторону, насмешливо скривил губы:

— Хоть это-то вбили вам в школе. Мдааа… — и снова встрепенулся:

— А то ишь, сложно ей! Жидкий цветной гелий в стеклянных глазах Гениев Двенадцатого Порядка — это сложно! Электронный мозг Буревестника — сложно! Оживлённая рука Первого Рулевого — сложно! Ещё бы! Поди разбери, что она пишет! У него подчерк — ровная линия! Для этого все тридцать два тома надо знать назубок! Синие муравьи, — он хлопнул рукой по высокой серебристой банке, — составляющие собой цитаты из Белой Книги, — тоже не просто! Попробуй расставь в них правильно знаки препинания, например: «Ждать нельзя восставать!» Это сложно! Ведь твоя куриная голова не знает, в какой период это писалось! Если при Чёрном Тиране — после «ждать» — запятую. А если во времена Второго Шатания Народов — тогда её ставить после «нельзя»… Вот это — тоже непросто. — Он дёрнул за длинный шпагообразный рычаг — раздался угрожающий скрежет, боковая грань подвешенного к потолку многогранника ушла вглубь, из треугольной дыры медленно потекла тягучая фиолетовая масса.

— Это действительно сложно — лепит фигуру Правдолюбца № 397, но с изъяном. А с каким — это уже задача для настоящего члена партии! Для этого надо умишком ворочать, историю знать! Какой ус ниже какого! Справа шрам или слева! Или это, например… — Он распахнул дверцы приземистого алюминиевого ящика, похожего на большую духовку, и в открывшемся тёмном проёме Анна разглядела какую-то пёструю кучу, вяло кишащую искристо-голубым. Куча отчаянно зашевелилась, словно дневной свет ожёг её, стала густеть, стягиваться к центру, вспухать порывистым мягким горбом. Голубые искорки быстрее забегали по переливающейся массе, горб вытянулся, раздался вширь, округлился, и Анна, протянув удивленное «Баааатюшкии!», всплеснула руками, — в неровном кишащем шаре смутно угадывались черты Примирителя Наций.

— Что, раскрылся рот-то, брюква! — победоносно засмеялся Пётр Иванович. — Как же! Раскроешь тут! Голубые черви Ромашковича! С искусственным генетическим кодом! Управляются магнитным полем! Лепят незабвенные образы!

Кишащая голова Примирителя Наций ещё больше округлилась, под орлиным носом лихорадочно зашевелились усы.

— И черви — ещё не предел! — Пётр Иванович весело захлопнул дверцы ящика. — Он сейчас с крысами работает! Взял большие обязательства, и я ему верю! И в это тоже верю! — Он мотнул головой в сторону длинной стальной трубы, прикрученной к столу. — И в это! — щёлкнул по кожуху плоского аппарата. — И в это! И в это! И в это! А ты говоришь — сложно… Да и вообще! Это ведь только визуальная часть. Я тебя, дуру, не проверяю в осязании, в обонянии, в слухе! Там бы ты наворотила такого, — он испуганно схватился за щёки, затряс головой, — сам черт не разобрал бы! Спутала б дерьмо с повидлом! Я ведь не предлагаю тебе прослушать запись шагов тридцати учеников Буревестника и определить, кто есть кто. Не заставляю вслушиваться в шорох усов Лобового, выводить уравнение идеологической эффективности доклада в зависимости от силы аплодисментов, на ощупь отличать лоб врага от лба друга. А логика, а математическая социология! — Он принялся вытаскивать из ближайшего к окну стола пухлые, пропылившиеся папки. — Вот это стройное логическое доказательство, что белая лошадь — не лошадь, что Земля — плоское тело, что дважды два — пять. Я же не сую тебе это! Работы Кобылина, — он зашелестел жёлтой, дышащей пылью бумагой, — тесты Вишнякова, социально-политические ребусы Кребса, задачи Михайлова-Рюмина, теоремы Повзнера. Вот это сложно! Очень сложно! Я же не предлагаю тебе проверить доказательство, что высота Большой Трибуны прямо пропорциональна высоте наших идеалов и обязательств, что сила её микрофонов равна силе нашего единства, а блеск торцов — блеску глаз служащих. Я не сую тебе ни тождества Синявского, ни теорию Бармина. И сложных загадок вроде «Без окон, без дверей — полна горница людей» тоже не задаю.