Владимир Сорокин - Заплыв (рассказы и повести, 1978-1981)

Справа сквозь монотонный шум ливня пробился слабый кашель.

Кухарка оглянулась и, потеряв равновесие, коснулась ступней мокрого асфальта: на длинной голубой скамейке, с трудом втиснутой меж двух буйных розовых кустов, скорчилась фигурка Хромого.

Анна поковыляла к скамейке.

Мокрый старик сидел на краю, поджав ногу, оттопырив деревяшку. Пальцами он впился в сочащиеся водой локти, силясь сдержать их дрожь.

— Дед, что с тобой? — спросила Анна и, заметив окровавленный рот Хромого, чуть слышно охнула.

Старик поднял бледное мокрое лицо, показавшееся Анне страшно молодым, и хрипло кашлянул.

— Да что с тобой, милай? — Анна нагнулась и тронула его за плечо.

Хромой икнул и снова закашлял, окатив руки и лицо кухарки мелкими кровяными брызгами.

Центральное окно красивого, недавно пристроенного мезонина приоткрылось, в тёмную щель проскользнул листок бумаги, сбитый дождём, беспорядочно закувыркался вниз.

Старик перестал кашлять, испуганно проследил за листком.

Анна, повинуясь его взгляду, обернулась и похромала к мокнущей бумаге.

— Подымиии… — еле слышно проговорил Хромой.

Анна осторожно отлепила листок от асфальта и с трудом прочла успевшие расплыться строчки знакомого почерка:

«Вас не простивший,

теперь скроюсь в надежном приюте.

Он за благие дела выдан мне вечной страной.

Вот наконец и расцвёл розовый куст изобилья!

Счастлив воистину тот, кто поливал и рыхлил».

Размашистая подпись с косым хвостиком превратилась в замысловатую чёрную кляксу, неровно вклинившуюся в синий кругляшок печати.

Со стороны гаража послышался приглушённый ливнем звук трубы, тележка мелькнула меж деревьев, вырулила на дорогу и, развернувшись, подкатила к клумбе. Горнист в измятом, совершенно мокром кителе спрыгнул на землю, быстро подбежал к вопросительно смотрящему на Анну Хромому, подхватил его словно ребёнка и легко понёс к тележке. Носильщик покосился на кухарку, зло мотнул квадратной головой.

Анна всхлипнула и подошла, прихрамывая.

Горнист, бережно положив старика на спину, бросился к Анне, но задел головой за локоть стоящего на подножке носильщика. Чёрный мокрый парик съехал горнисту на затылок. Он раздраженно сорвал его и сунул за пазуху. Потом с остервенением вцепился сильными смуглыми пальцами в лицо, содрал его и, туго свернув, спрятал в карман.

Анна осторожно присела на краешек тележки, протянула листок лежащему навзничь Хромому. Старик принял его дрожащими пальцами, прочитал и положил на грудь, накрыв скрещенными руками.

Горнист вытащил из-за пояса трубу и затрубил «Он один только знает». Носильщик, вобрав голову в плечи, подождал, пока последние такты торжественно потонули в шуме ливня, хрустнул рычагом. Тележка плавно тронулась, зацепив лохматый, дышащий влагой куст, вырулила на дорогу и понеслась, набирая скорость.

Снова ожил гром — но уже сонный, бархатный, словно глухой грудной кашель, лениво повис над чёрным клином шоссе.

Анна устало смахнула с лица щекочущие струйки, нагнулась к Хромому, отодвинула с его ледяного лба вымокшую прядь волос.

Горнист оглянулся на кухарку, что-то пробормотал и заботливо поправил заткнутую за пояс трубу, отчего лежащее в его кармане лицо тонко резиново скрипнуло.

1978–1979 гг.

Кто-то сильно и настойчиво потряс дверь. Тищенко сидел за столом и дописывал наряд на столярные работы, поэтому крикнул не поднимая головы:

— Входи!

Дверь снова потрясли — сильнее прежнего.

— Да входи, открыто! — громче крикнул Тищенко и подумал: «Наверно, Витька опять нажрался, вот и валяет дурака».

Дверь неслышно отворилась, две пары грязных сапог неспешно шагнули через порог и направились к столу.

«С Пашкой, наверно. Вместе и выжирали. А я наряд за него пиши».

Сапоги остановились, и над Тищенко прозвучал спокойный голос:

— Так вот ты какой, председатель.

Тищенко поднял голову.

Перед ним стояли двое незнакомых. Один — высокий, с бледным сухощавым лицом, в серой кепке и сером пальто. Другой — коренастый, рыжий, в короткой кожаной куртке, в кожаной фуражке и в сильно ушитых галифе. Сапоги у обоих были обильно забрызганы грязью.

— Что, не ждал небось? — Высокий скупо улыбнулся, неторопливо вытащил руку из кармана, протянул ее председателю — широкую, коричневую и жилистую. — Ну давай знакомиться, деятель.

Тищенко приподнялся — полный, коротконогий, лысый, — поймал руку высокого:

— Тищенко. Тимофей Петрович.

Тот сдавил ему пальцы и, быстро высвободившись, отчеканил:

— Ну а меня зови просто: товарищ Кедрин.

— Кедрин?

— Угу.

Председатель наморщился.

— Что, не слыхал?

— Да не припомню что-то… Коренастый, тем временем пристально разглядывающий комнату маленькими рысьими глазками, отрывисто проговорил сиплым голосом:

— Еще бы ему помнить. Он на собрания своего зама шлет. Сам не ездит.

И, тряхнув квадратной головой, не глядя на Тищенко, повернулся к высокому:

— Вот умора, бля! Дожили. Секретаря райкома не знаем.

Высокий вздохнул, печально закивал:

— Что поделаешь, Петь. Теперь все умные пошли.

Тищенко минуту стоял, открыв рот, потом неуклюже выскочил из-за стола, потянулся к высокому:

— Тк, тк вы — товарищ Кедрин? Кедрин? Тк что ж вы, что ж не предупредили? Что ж не позвонили, что ж…

— Не позвонили, бля! — насмешливо перебил его рыжий. — Пока гром не грянет — дурак не перекрестится… Потому и не звонили, что не звонили.

Он впервые посмотрел в глаза Тищенко, и председатель заметил, что лицо у него широкое, белёсое, сплошь усыпанное веснушками.

— Тк мы бы вас встретили, все б, значит, подготовили и… да я болел просто тогда, я знаю, что вас выбрали, то есть назначили, то есть… ну рад я очень.

Высокий рассмеялся. Хмыкнул пару раз и рыжий.

Тищенко сглотнул, провёл рукой по начавшей потеть лысине и зачем-то бросился к столу:

— Тк мы ж и ждали, и готовились…

— Готовились?

— Тк конечно, мы ж старались и вот познакомиться рады… раздевайтесь… тк, а где ж машина ваша?

— Машина? — Кедрин неторопливо расстегнул пальто и распахнул; мелькнул защитного цвета китель с кругляшком ордена. — Машину мы на твоих огородах оставили. Увязла.

— Увязла? Тк вы б сказали, мы б…

— Ну вот что, — перебил его Кедрин. — Мы сюда не лясы точить приехали. Это, — он мотнул головой в сторону рыжего, который, подойдя к рассохшемуся шкафу, разглядывал корешки немногочисленных книг, — мой близкий друг и соратник по работе, новый начальник районного отдела ГБ товарищ Мокин. И приехали мы к тебе, председатель, не на радостях.

Он достал из кармана мятую пачку «Беломора», ввинтил папиросу в угол губ и резко сплющил своими жилистыми пальцами: